бирюзу — однотонный пластик.
На уровень ниже золота котировалось серебро — фадда. Но украшения из него были красивее — традиционная арабская чеканка и черненое серебро вместе с бирюзой смотрелись отлично. Это добро покупалось чуть ли не килограммами.
Среди хабиров особым успехом пользовался египетский гипюр — безвкусная кружевная синтетика, которая отлетала с ходу в советских комках. Считалось хорошим тоном везти ее в рулонах и дарить отрезы на свадьбу. Бойкие арабские продавцы отмеряли гипюр метрами, подмигивая дородным хабирским женам.
Особым предметом спроса были пиджаки из кожи и замши — гильд и шамуа. Хотя и местного производства, они отличались неплохим качеством. Стоили двадцать-двадцать пять фунтов и в совке считались почти недостижимой роскошью, на уровне дубленки. Сейчас в супермаркетах Европы даже турки не обращают на такую продукцию внимания. Воистину, советские люди жили во власти особых представлений о прекрасном!
Если упакованный чувак в начале 70-х имел джинсы «Левис», кожаную куртку, часы «Сейко» и перстень с агатом, он мог рассчитывать на благосклонность девушек и уважение товарищей. А если у него к тому же был самсонитовый «дипломат», непререкаемый авторитет носителю был обеспечен. На самом деле советская страна была самой ритуальной из всех стран мира, где статус определялся количеством импортной одежды и аксессуаров.
И уж практически недостижимыми считались культовые атрибуты западной техники: магнитофоны «Грюндик», транзисторы «Сони», проигрыватели «Филипс». Их могли себе позволить только дипломаты. Бедным хабирам оставалось исходить слюной.
Верхом прогресса была скандинавская порнуха. Эти журнальчики, затертые и слипшиеся, продавались на развалах у дремлющих продавцов. Они просили за них целое состояние, пять или шесть фунтов. Но хабиры платили! И листали дома дрожащими пальцами.
А в остальном — цензура в киосках Каира свирепствовала: все бюсты на глянцевых журналах замазывались черной краской.
ЗВУКИ ВРЕМЕНИ
Каир, 71-й. Дух 60-х еще жив. Хорош магазин пластинок «Колумбия» на улице Сулейман-паши. На полках — главные хиты того времени. В «Колумбии» можно долго слушать пластинки на большом проигрывателе, в наушниках.
Денег было мало, а пластинки стоили безумно дорого. Как и весь импорт в Египте. Но я копил, чтобы собрать небольшую коллекцию и крутить девушкам в Москве. Поэтому все чаще ездил в «Совэкспортфильм» и брал посольский виски по номиналу, чтобы перепродать арабам.
Однажды, продав очередную бутылку виски из посольства, купил сорокапятку Роллинг Стоунз — Dandelion, и — сколько-то там световых лет от дома.
Задумался — какой проигрыватель купить в Москве? Петя, техник РЛС, за бутылкой спиртоколы объяснил мне преимущества радиолы «Эстония» — первого советского аналога всяческим западным «Грюндикам». Он много говорил о стереозвучании и его влиянии на различные подкорки мозга.
Бедный Петя! Его гениальная техническая башка раскололась в марте 72-го на бетонной платформе Наср-сити, 3, когда он по пьяной неосторожности свалился с подножки трамвая на обочину. Но его совет — покупать «Эстонию» — я запомнил.
Время меняется. Музыка меняется. 70-е наползают, как бульдозер. Эпоха хиппи подходит к концу. Битлы распались, и все начинают слушать Элтона Джона.
На витрине «Колумбии» появляется тройной диск Харрисона All things must pass.
Мой друг Саша внимательно слушает транзистор:
— А Пол — молодец. Послушай, что написал!
На волнах каирского хит-парада звучит Маккартни: It’s just another day.
Милая, хотя и слащавая мелодия. Особенно раздражают фразы о том, как она просыпается, поправляет чулочки, идет на работу и т. д. Не хватает чего-то драматического.
В Каире держится дух космополитизма: девчонки ходят в мини-юбках. Никаких платков или тем более хиджабов — это для крестьянок. На улице Сулейман-паши — кинотеатры с заморскими названиями «Метро» и «Радио». В них идут Clute с Джейн Фондой, MASH, а также Pussicat, I love you и Castle of Fu Manchu.
В центре сохраняется что-то от прекрасной эры короля Фарука и британского протектората: большие европейские дома, итальянские кондитерские, колониальный стиль жизни.
В 2010-м от этого ничего не осталось. Появились «Макдоналдсы», толпы оголтелого народу, все женщины — в платках. Сплошная африканщина и азиатчина. Над городом повисли эстакады. От безработных и малолетних попрошаек прохода нет.
71-й. Раннее летнее утро. Я еду на «козлике» в штаб ПВО «Гюши».
Косой шофер Субхи подрезает таксистов.
Включаю транзистор.
Каир вещает на французском языке:
— У микрофона Мунир Маккар. Au micro Mounir Makkar! Images et visages du theatre Francais d’aujourd’hui.
Потом идут песни. Репертуар того времени: Freedom — Ричи Хевенс, My Lady d'Arbanvillе — Кэт Стивенс, глупейший Walking in the sun, Джеймс Браун — It's a man’s world.
Труднее всего создать настоящую мелодию — для этого надо соприкоснуться с другой стихией. Мелодии не принадлежат никому — они носятся в бесконечном пространстве, слегка касаясь наших задубелых вый. Очень тонкая материя… А если нет мелодии — то пшик!
Прав был Жданов: главное — мелодия, уважаемые слушатели! Остальное — усилители вкуса. Вот почему вся эта атоническая какофония когда-нибудь сойдет на нет.
Сегодня задаюсь вопросом товарища Жданова: исчерпаны ли потенциалы мелодий? Ведь раньше было мало техники и много мелодий, а сейчас — много техники и мало мелодий. Почему все жанры умирают? Они падают и лежат на дороге. Они хрипят и тщатся привстать. Но их затаптывают равнодушные пешеходы. Такова печальная участь жанров в наше, да и не только наше, безжалостное время. Бедная поп-музыка, ты уже мертва!
ЖАКЛИН
В «Колумбию» меня влекли не только пластинки. Там работала юная Жаклин. Кажется, гречанка. Очень стильная девушка: короткая стрижка, миндалевидные карие глаза, пухлые губы, чуть вздернутый нос и довольно короткая юбка — для тогдашнего Каира. Она как будто прилетела из Лондона или Парижа. Наверняка посещала европейский лицей.
Наши беседы велись в основном на французском.
Вспоминаю годы спустя, как она заводила меня в кабинку для прослушивания, ставила пластинку, улыбалась прекрасными глазами и удалялась. Но когда ставила пластинку, почти всегда, как бы невзначай, задевала плечом.
Неотразимая Жаклин… И духи… Я спросил, что за аромат? Она сказала — Caleche.
Сижу в кабине у проигрывателя, в наушниках песня из мюзикла «Аквариус»: Let the sun shine in.
Вижу ее маленькую смуглую ногу, стянутую римскими сандалиями, ярко-красный педикюр. И прошу поставить новую пластинку.
Вот там-то, в кабине, ее рука задержалась на моей. Это было как удар тока. Я застыл. А она поставила пластинку Жоржа Мустаки.
Сказала, что ей нравятся песни этого грека из Александрии, живущего теперь в Париже. Я с
