могут породить будущие витки спирали?
Затем, если посмотреть вперед, оказывается, что [компьютерную] производительность собираются использовать для различных вещей. Постепенно расширяются технические возможности и простота использования, и вот, периодически вы переходите через некоторый порог, и что-то новое становится возможным. Так было с графическим пользовательским интерфейсом. Каждая программа стала графической, и вся выводимая информация стала графической, что стоило нам огромной мощности центрального процессора, и оно того стоило… Фактически, у меня есть собственный закон программного обеспечения, закон Натана, который заключается в том, что программное обеспечение растет быстрее, чем закон Мура. И именно поэтому есть закон Мура.
Возвращаясь к эволюции человеческого мозга, что мы ищем, чтобы довести аналогию до конца? Незначительное усовершенствование аппаратных средств, возможно, небольшое увеличение размера мозга, которое осталось бы незамеченным, если бы не дало толчок новой технике программного обеспечения, которое, в свою очередь, выпустило цветущую спираль коэволюции? Новое программное обеспечение изменило окружающую среду, в которой аппаратные средства мозга подвергались естественному отбору. Это дало начало сильному дарвиновскому давлению к улучшающению и наращиванию аппаратных средств, использующему в своих интересах новое программное обеспечение, и самоподдерживающаяся спираль закрутилась, со взрывным эффектом.
В случае человеческого мозга, что могло быть цветущими усовершенствованиями в программном обеспечении? Что было аналогом графического пользовательского интерфейса? Я приведу наиболее очевидный пример, который могу придумать, какого рода вещи это могли быть, ни на минуту не заручаясь, что это была именно та вещь, что запустила спираль. Мой очевидный пример — язык. Никто не знает, как он возник. Кажется, нет ничего напоминающего синтаксис у животных, помимо человека, и трудно себе представить его эволюционных предшественников. Столь же неясно происхождение семантики; слов и их значений. Звуки, означающие что-то вроде «накорми меня» или «уходи», обычны в животном мире, но мы, люди, делаем нечто совсем другое. Как и у других видов, у нас есть ограниченный репертуар базовых звуков, фонем, но мы уникальны в рекомбинировании этих звуков, связывая их в неопределенно большом количестве комбинаций, чтобы выражать то, что зафиксировано только произвольным соглашением. Человеческий язык не ограничивается его семантикой: фонемы могут быть перекомпонованы, чтобы собирать неограниченно расширяющийся словарь слов. И он открыт в своем синтаксисе: слова могут быть перекомпонованы в неограниченно большое количество предложений путем рекурсивного вложения: «Человек приходит. Человек, который поймал леопарда, приходит. Человек, который поймал леопарда, убивавшего коз, приходит. Человек, который поймал леопарда, убивавшего коз, что дают нам молоко, приходит.» Обратите внимание, как предложение растет в середине, в то время как концы — его основа — остаются неизменными. Каждое из вложенных придаточных предложений способно расти таким же образом, и нет предела возможному росту. Подобного рода потенциально бесконечное расширение, ставшее вдруг возможным благодаря единственному синтаксическому новшеству, похоже, уникально для человеческого языка.
Никто не знает, прошел ли язык наших предков прототипическую стадию с маленьким словарем и простой грамматикой, перед тем как постепенно эволюционировать до нынешнего состояния, когда все тысячи языков в мире весьма сложны (некоторые говорят, что все они сложны совершенно одинаково, но это кажется слишком идеологически совершенным, чтобы быть полностью правдоподобным). Я склонен полагать, что это происходило постепенно, но не вполне очевидно, что так должно было быть. Некоторые люди думают, что язык возник внезапно, более или менее буквально изобретенный одним гением в особом месте в особое время. Происходило ли это постепенно или внезапно, можно рассказать подобную историю о коэволюции программного обеспечения и аппаратных средств. Социальный мир, в котором есть язык — совсем другой вид социального мира, чем тот, в котором его нет. Давление отбора на гены никогда не будет таким же снова. Гены оказываются в мире, совершенно не таком, это как если бы внезапно наступил ледниковый период или на суше неожиданно появился ужасный новый хищник. В новом социальном мире, где язык впервые прорвался на сцену, должен был существовать сильный естественный отбор в пользу людей, генетически оснащенных для освоения этих новых путей. Это напоминает заключение предыдущей главы, в которой я говорил о генах, отбираемых на то, чтобы выживать в виртуальных мирах, построенных в обществе с помощью мозга. Почти невозможно переоценить преимущества, которыми могли обладать люди, способные превзойти других в использовании в своих интересах нового мира языка. Мозг не просто стал больше, чтобы справляться непосредственно с языком. Также целый мир, в котором жили наши предки, был преобразован вследствие изобретения речи.
Но я использовал пример языка, только чтобы сделать убедительной идею коэволюции программного обеспечения и аппаратных средств. Возможно, это не язык вытолкнул человеческий мозг выше критического порога для расширения, хотя я подозреваю, что он играл важную роль. Небесспорно, были ли модулирующие звук аппаратные средства в горле способны к воспроизведению речи в то время, когда мозг начал увеличиваться. Есть некоторые ископаемые свидетельства, заставляющие предположить, что наши возможные предки Homo habilis и Homo erectus, из-за своей относительно неопущенной гортани, вероятно, не были способны к артикуляции всего диапазона гласных звуков, которые современные горла предоставили в наше распоряжение. Некоторые люди считают это признаком того, что сам язык появился поздно в нашей эволюции. Я думаю, это вывод лишенный воображения. Если была коэволюция программного обеспечения/аппаратных средств, мозг является не единственным аппаратным средством, которое, как мы должны ожидать, усовершенствовалось в спирали. Вокальный аппарат также эволюционировал параллельно, и эволюционное происхождение гортани — одно из изменений аппаратных средств, которое сам язык приводил в действие. Недостаток гласных — не то же самое, что их полное отсутствие. Даже если речь Homo erectus казалась монотонной по нашим требовательным стандартам, она все же могла служить в качестве арены для эволюции синтаксиса, семантики и самоподдерживающегося опускания самой гортани. Homo erectus, между прочим, вероятно, делал лодки, так же как огонь; мы не должны их недооценивать.
Оставим на мгновение язык, какие другие новшества программного обеспечения могли вытолкнуть наших предков выше критического порога и начать коэволюционную эскалацию? Позвольте мне предложить два, которые могли возникнуть естественным образом из эволюции любви наших предков к мясу и охоте. Сельское хозяйство — недавнее изобретение. Большинство наших предков-гоминид были охотниками-собирателями. Те, кто все еще живет этим древним образом жизни — зачастую классные следопыты. Они могут читать узоры следов, повреждений растительности, отложений экскрементов и остатков волос, чтобы создать детальную картину событий на обширной территории. Узоры следов представляют собой график, карту, символическое представление ряда происшествий в поведении животных. Помните нашего гипотетического зоолога, чья способность воссоздавать прошлые условия окружающей среды, читая тело животного и его ДНК, оправдала утверждение, что животное служит моделью окружающей его среды? Не могли бы мы высказывать подобное мнение о бушмене, специалисте по следам, которому нужно лишь прочитать следы в грязи Калахари, чтобы восстановить детальную картину, описание или модель поведения животных в недавнем прошлом? Должным образом прочитанные, такие следы составляют карты и картины, и мне кажется вероятным, что способность читать такие карты и картины, возможно, возникла у наших предков до происхождения словесной речи.
Предположим, что группа охотников Homo habilis должна была планировать совместную охоту. В замечательном и леденящем кровь телевизионном фильме «Too Close For Comfort» (1992) Дэвид Аттенборо показывает современных шимпанзе, совершающих то, что кажется тщательно спланированным и успешным преследованием и устраивающих засаду на обезьяну колобус, которую они затем разрывают на части и поедают. Нет никаких причин полагать, что шимпанзе сообщали друг к другу какой-то детальный план перед началом охоты, но есть все причины полагать, что habilis мог извлекать некоторую выгоду из такого обмена информацией, если бы его можно было обеспечить.
Как такая коммуникация могла развиться? Предположим, что у одного из охотников, которого мы можем представить как вождя, есть план, как заманить в засаду антилопу канна, и он хочет передать этот
