Она была сияющая и немного задумчивая. К тому же, стояла двумя ступеньками выше. Неудивительно, что ее последние слова были восприняты мною как завуалированная команда к действию.
– Можно тебя поцеловать? – спросил я.
Маришка зажмурилась, взглянув на краешек солнца за моим плечом, и ничего не ответила.
– Можно? – как дурак повторил я.
Она снова не ответила, только выше подняла подбородок и плотнее сомкнула веки.
Я поспешно наклонился к ней, не дожидаясь нового: «Ну, слава Богу! Я уж боялась…»
Губы у нее были влажные и прохладные. Она двигала ими как рыбка, выброшенная на берег. Я старался попадать в такт.
«Неужели? – недоумевал я каким-то крошечным участочком мозга, сохраняющим способность к рассуждениям даже в самый упоительный момент. – Неужели это может наскучить? Даже не наскучить, а как бы отойти на второй план, куда почти неизбежно переместятся прикосновения ладоней и кончиков пальцев – теперь, когда мы вступили в поцелуйный период. Неужели и это восхитительное ощущение когда-нибудь притупится, потеряет свою остроту? Скажем, когда мы откроем для себя… ну… новую альтернативу?»
Маришка внесла сумятицу в мои мысли, сказав что-то вроде «ум-ум-ум».
Я оторвался от ее губ, чтобы спросить:
– Что?
– Ого! – повторила она, восхищенно глядя куда-то мне за спину. – Такое ощущение, что они отсюда летят прямо в речку. Я имею в виду, лыжники.
А когда я обернулся, впилась губами в мочку моего уха.
– Кто научил тебя так целоваться? – спросил я зачем-то, обалдевший от неожиданной ласки.
Вопрос был задан, по всей видимости, зря.
– Тетя! – резко ответила Маришка, отпуская мое ухо.
Обратно спускались молча. Я шел первым и смотрел под ноги. При спуске земля почему-то казалась еще дальше, а издевательские перильца лестницы выглядели совсем низенькими и ненадежными.
«Отлично! – мрачно поздравил я себя. – О вожделенной своей альтернативе теперь можешь забыть, пока… Причем «пока» не в смысле «все будет, надо только малость обождать», а в смысле до свидания, а то и прощай…»
Первой заговорила Маришка.
– Странно, – сказала она, когда мы вновь ступили на твердую землю. – А сверху вниз ступенек всего двести семьдесят девять…
– Вернемся? – с надеждой предложил я. – Пересчитаем…
Маришка посмотрела вверх и с сомнением протянула:
– Разве что на фуникулере…
Так я неожиданно для себя стал фуникулером…
Удар острым локтем в бок – средство, на мой взгляд, слишком радикальное. Но действенное; оно мгновенно выводит меня из задумчивости. Вздрагиваю и непонимающе смотрю по сторонам, в одно мгновение низвергнутый с вершины горнолыжного трамплина в тесное пространство маршрутки.
Мало-помалу окружающая реальность обретает четкость. Судя по виду за окном, до «Тополево- Кленова» нам ехать еще минут пять – и то если по пути не будет пробок. И зачем было пихаться в бок? Разве что Маришка задела меня случайно, спросонок…
– Ты чего? – спрашиваю.
– Я?! – негодующе шипит Маришка. – Это
Тем временем объект моего интереса, длинноволосая и длинноногая студентка, отложив книжку, нагибается вперед и спрашивает сочувственно:
– Вам плохо?
Однако, какой приятный голос… В растерянности поворачиваюсь к ней.
– Пока нет, – отвечает за меня Маришка деревянным голосом. – Но сейчас будет. – И толкает локтем в бок – второй раз!
– Нам пора, – говорит она. – Быстро! – Почти кричит: – Остановите здесь!
Глухой водитель сбавляет ход и оборачивается.
– Прям здесь?
– Да.
«Газель» прижимается к обочине. Склоняюсь в три погибели и в этой позе покорности выбираюсь на заиндевелый газон. Знаю по себе, когда Маришка начинает говорить таким тоном, лучше быть с ней покладистым.
Отхожу от маршрутки шага на три, пытаюсь обернуться – и не успеваю. Поскольку внезапно получаю удар в спину, не сильный, но совершенно неожиданный, так что мне едва удается устоять на ногах. Резко разворачиваюсь и как раз успеваю перехватить в движении два сжатых кулачка, уже занесенные для нового удара.
– Да что с тобой? – недоумеваю.
– Со мной? – Маришка тоже кричит, и оттого, что она старается делать это негромко, не привлекая лишнего внимания, голос ее звучит особенно страшно. – Со мной? – И вдруг: – Пр-р-релюбодей! Возжелал, да?
Гнев искривляет губы и ищет выхода. Маришка дергается, а когда понимает, что руки ей не освободить, бьет меня коленкой в колено.
Глупая! Ну и кому от этого стало больнее?
– Ерунда какая! – говорю.
И еще не договорив, понимаю, что нет, не совсем ерунда, потому что руки… мои собственные руки, которыми я удерживаю Маришку – вот они, левая и правая, прямо перед лицом – и обе сейчас кажутся мне чужими. Руками инопланетянина, злобного похитителя земных девушек.
– И все равно ерунда, – упрямо настаиваю, не успев еще испугаться. До меня всегда и все доходит небыстро. – За возжелание желтеют, а я…
– Возжелал, – с угрюмым удовлетворением констатирует Маришка и перестает бесноваться. Но я все равно крепко сжимаю тонкие запястья, подозревая, что ее спокойствие окажется кратковременным. – Желтыми становятся, когда желают что-то чье-то. Чужое. А эта пигалица – явно ничья, своя собственная. И двигала тобой не зависть, а банальная похоть. Думаешь, я не заметила, как ты на нее пялился? Заметила… Сначала раздел взглядом, потом снова одел – в невесомое кружевное или наоборот в скрипучую кожаную сбрую, что уж там тебе ближе…
– Что, с такими ногами – и ничья? – возражаю.
Аргумент, конечно, идиотский, как и сам спор, но слишком уж выбили меня из колеи последние события.
– Как раз с такими – запросто. Вспомни, как сам меня семь лет назад обхаживал. За десять метров.
– Помню… – бормочу, не в силах оторвать взгляд от своих рук.
Они не зеленые, нет – зеленоватые. Обычного цвета плюс эдакая легкая зеленца. И ногти – приятного лаймового оттенка. И крохотный шрамик на тыльной стороне левой – обычно незаметный, сейчас он, кажется, налился зеленым, как бороздка на поверхности смятой промокашки, куда стекли пролитые чернила.
Скосив глаза, тщетно пытаюсь рассмотреть собственный нос. Какого он цвета? Непонятно.
«Дурак! – думаю. – Ты б еще на уши попробовал взглянуть!»
Неужели все сейчас видят меня таким? Маришка, владельцы проезжающих автомобилей, бредущие своей дорогой пешеходы. Тогда почему они не бьют по тормозам, не жмут на клаксоны, не шарахаются от меня, а проходят мимо, отвернув равнодушно в сторону голубоватые от холода лица? Или зрелище зеленого человечка ростом в метр восемьдесят пять, схватившего за руки вырывающуюся девушку ни у кого не вызывает ни интереса, ни сочувствия?
А может, это только обман зрения? Не исключено, что эффект усиливается, когда смотришь сквозь зеленые контактные линзы.
– Посмотри, – прошу, – какого цвета у меня глаза?
