заклинания «сламона», ведь меня ведь не хотели ей отдавать, это я сам захотел ей принадлежать, САМ! О, дьявол!..
Дэви снова шлепнулся на песок, закрыв лицо согнутой в локте рукой, и замычал от стыда, вспомнив ту кошмарную сцену в директорском кабинете!
О, Люцифер, о, все морские дьяволы и черти, какое счастье, что Рон не видел, как…
…Как он, Дэви — Джон Мильн, плевать! — повалился на директорский диван и рыдал, прижавшись лицом к черной гладкой коже, быстро ставшей скользкой и мокрой от его слез и соплей…
Как сквозь плач он требовал, чтобы его отдали женщине, которая выбросила его за борт…
Как он вдохновенно врал, что получал от тети письма каждую неделю («Спросите у госпожи Розы, если не верите!»)…
Как дрыгал ногами и цеплялся за диванный валик, не давая поднять себя с дивана и увести…
Как вопил: «Я хочу с тетей, с тетей!» и отпихивал локтем какую-то вонючую гадость, которую совал ему под нос школьный врач…
Как он ревел и бился в отвратительной истерике до тех пор, пока наконец не услышал: «Хорошо, хорошо, раз ты так хочешь!»
Дьявол, дьявол, дьявол, какой это был позор!!!
Какой счастье, что Рон всего этого не видел — но как же теперь объяснить ему, что случилось? А вдруг после этого Рон просто презрительно встанет и уйдет — навсегда вернется в свой дворец из лунного камня в Тэннисоле, позабыв про «Мага Стрелы», оказавшегося слабаком и ничтожеством?
— Понимаешь, Рон, — с трудом проговорил Дэви (стыд скрипел на его зубах, как горячий песок), — если бы меня захотели ей отдать, я бы отбивался изо всех сил, честное слово! Но они все сделали наоборот. И директор, и господин Джоунз — они сразу сказали, что об усыновлении не может быть и речи! Вот тогда я и…
Дэви наконец рискнул взглянуть на Рона — и не увидел ни презрения, ни насмешки в его зеленых, как водоросли, глазах. Лежа на боку и подперев голову рукой, Рон посто внимательно смотрел на приятеля и ждал, когда тот договорит.
— Понимаешь, то, что меня захотели усыновить, но меня не захотели отдавать, — Дэви запнулся и долго молчал, подбирая слова. Слова не подбирались. — Ну, это было просто чересчур!..
— Понимаю.
Дэви вздохнул, как будто только что вынырнул с огромной глубины.
— Наверное, ты все-таки не понимаешь, Ронни… — закрыв глаза и пробормотал он. — Ведь у вас, Древних, нет сиротских домов и приютов. Ты не знаешь, что значит быть Домашним Ребенком и что значит им не быть…
Когда Джонни Мильн был еще сопливым мальком, один мальчишка из старшей группы сиротского дома познакомился в главном госхольнском парке с Домашним по имени Дик. Дик часто приходил к своему приятелю в гости, и всякий раз приютские ребята окружали его теснее, чем Санта-Клауса на Рождество. Самые младшие, конечно, не могли и надеяться поиграть с Диком, но все равно набивались в игровую и издалека с восхищением глазели на чудесного пришельца, ловя каждое его слово!
Дик был шустрым и разговорчивым парнем, и скоро уже весь сиротский дом знал, что родителей у него нет, что живет он с двоюродным братом, который «здорово зашибает», часто теряет работу и то и дело переезжает из города в город. Своего брата Дик небрежно называл «мой», и все мальчишки просто корчились от зависти, когда Дик мимоходом ронял что-нибудь вроде: «Не, завтра я не могу, мой взял билеты в кино!» или «Ну и задаст мне мой за порванные штаны!» или «И тогда мой ка-ак вделает тому дураку в челюсть! А тот кретин ка-ак плюхнется на четвереньки — и пополз искать свои выбитые зубы! И больше никогда меня и пальцем не трогал!»
Чего бы не отдал любой мальчишка из сиротского дома за то, чтобы оказаться на месте счастливчика Дика! Все на свете игрушки, все сладости мира, все королевские сокровища отдал бы каждый из них за счастье иметь свой дом (хоть в подвале, хоть на чердаке, хоть в ящике из-под пианино!); за счастье иметь свои собственные шмотки (пускай такие же невзрачные, как у Дика, зато без нашитой на них казенной метки!), и — самое главное — за счастье иметь кого-нибудь, кого можно было бы так же небрежно называть «МОЙ»! Все равно — родного или неродного, путевого или непутевого, с работой или без работы — лишь бы он и вправду был твоим собственным, а не общим, как воспитатели групп! И чтобы ты был только его, а не государственным, какими были все они в сиротском доме… Чтобы этот мой вот так же дарил тебе подарки на Рождество, ругал за порванные штаны, ходил с тобой в кино, бил морду тем, кто посмеет тебя обидеть… И чтобы любил тебя не за хорошее поведение и не за хорошие отметки, а просто за то, что ты — его! Его собственный!
Разбуди посреди ночи любого парня из сиротского дома и спроси: «Кем ты хочешь стать — королем или Домашним?» — наверняка даже самый глупый и самый жадный из них не ответил бы, что хочет стать королем…
А если случалось невероятное чудо и кого-нибудь из сиротского дома усыновляли, разговоров об этом хватало на полгода, а слез и зависти — на целый год!
Зато никогда, ни разу не случалось такого, чтобы какого-нибудь мальчишку захотели усыновить, а он взял бы да отказался… Даже распоследний идиот не стал бы отказываться от самой большой удачи, какая может выпасть человеку в жизни, потому что даже распоследнему идиоту ясно: второй такой удачи уже не выпадет НИКОГДА!
Золотисто-зеленый дракон пролетел над берегом к морю, подняв крыльями небольшой песчаный самум.
Дэви прикрыл глаза ладонью от летящего в них песка и услышал, как в бухте заголосили ребята, прося старину Даркина опуститься и покатать их над морем. Но, выглянув из-под руки, Дэви увидел, что Даркин уже на полпути к Поющим Скалам — на остров Русалок накатывала осень, драконы стали угрюмыми и озабоченными, им сейчас было не до игр с русалочьей мелюзгой.
— Ты все сделал правильно, Дэви, — сплюнув песок, убежденно проговорил Рон. — Кто знает, сколько тебе еще придется прожить в Пределе? А вдруг ты избавишься от Тройного Заклятья только через пять или десять лет? А вдруг в следующий раз слово «сламона» скажет кто-нибудь похуже твоей тетки? Какой-нибудь садист, преступник, маньяк? Конечно, будет лучше, если ты проживешь эти годы с ней. К тому же… вон, даже Задохлика Тяпу усыновили, а чем ты хуже его?
— Издеваешься?
— И не думаю! Да перестань ты вздыхать, Дэви, у меня от твоих вздохов шрамы ноют! Честно говоря, я вообще не понимаю, из-за чего ты так дергаешься? Из-за того, что тебя хочет усыновить не кто-нибудь, а твоя тетка? Так ведь раз у нее теперь новая память, значит, она уже не прежняя стерва, а совсем другая женщина. Может, она стала такой же милой и доброй, как твоя крестная, фея Амина…
Дэви пристально посмотрел на Рона — но нет, принц светлых эльфов и не думал издеваться, он и вправду говорил всерьез! Тогда почему же его слова звучали, как издевательство?
— И потом, кто бы тебя ни усыновил в Пределе, здесь все останется по-прежнему! — ткнув Дэви кулаком в плечо, заверил Рон. — Остров Русалок не провалится в море, Ассагардон никуда не исчезнет, утопшие негодяи не воскреснут и здесь начнется новая большая смута!
— Дэ-эви! Ро-он! Обеда-ать! — донесся от моря крик русалки Яниссы.
— И никто не будет тебя меньше любить, — вскочив и проворно натягивая джинсы, продолжал Рон. — Ни твоя мама, ни крестные, ни ребята, ни Теварец…
— Теварец! — Дэви снова ткнулся лбом в колени и обхватил голову руками. — Представляю, что он скажет, когда узнает… Рон, только ничего никому не говори, ладно? Лучше уж я сам…
— Не скажу, будь спокоен! Но Теварец, наверное, и так все знает. Есть у него такая привычка — узнавать обо всем, не вылезая из маяка… Так когда мы отправимся ловить акул, Дэви?
— Завтра. Да, сегодня я уже не успею, а завтра с утра мы отправимся к Китовой Скале и малость подергаем этих милашек за хвосты!
