парню.
— Пей! — воскликнул он, — чтобы скорей выросли усы под носом. — И опять, доливая всем стаканы, повторил — Пейте, господа миряне, пейте! Все пили и смеялись над Клементием, когда тот при упоминании об усах провел пальцами по золотистому пушку, покрывавшему его верхнюю губу, а затем наклонил голову и весело проговорил:
— На здоровье, господин старшина!
— На здоровье тебе! — ответил ему старшина. И, обращаясь к Петру, сказал: — Не пошел в солдаты? А?
— А не пошел… Когда пришло время ему тянуть жребий, Ясюк был еще малолетним, а мне уже, слава всевышнему, шел пятьдесят седьмой годик моей жизни. Брат — маленький, отец — старик… значит, дали ему льготу и остался дома; слава за это господу богу…
— Вот и выкрутился! — заметил кто-то со стороны.
— Ну, счастливец! — прибавил другой.
— Конечно, счастливец! — повторил Петр, — если бы только господь бог во всем так благословил…
Старшина опять налил счастливому парню стакан меду.
— Пей! — говорил он, — и помни, кто тебя угощает!
Парень, колеблясь, взглянул на отца, но Петр, которому всегда приятно льстил всякий почет, довольный смирением сына, толкнул его под локоть и ободряюще вымолвил:
— Пей, когда господин старшина велит.
Уже совершенно освоившийся и развеселившийся Клементий не поднес на этот раз стакана прямо ко рту, а поднял его вверх таким жестом, что часть меду вылилась из него на стол, при этом он сам подпрыгнул…
— Чтоб так конь скакал! — воскликнул он и затем опорожнил стакан до дна. Эта выдумка понравилась окружающим, которые, тоже поднимая свои стаканы над головой, повторяли один за другим:
— Чтоб так конь скакал, господин старшина, чтоб так конь скакал!
Это относилось к той лошади, которую сегодня купил у Петра старшина. Веселый по натуре, а сейчас, может быть, и по расчету, Антон Будрак, староста Сухой Долины, крикнул кабатчику, чтобы тот подал еще гарнец меду. Теперь он в свою очередь угостит старшину и всю компанию. Несколько голосов отозвалось:
— Не хотим больше меду; если угощаешь, то давай водки!
Будрак отдал приказание относительно водки и, наливая меду старшине, который предпочитал этот напиток, начал:
— Есть у нас дело, господин старшина. Хотим начать тяжбу из-за той земли и луга… Если только давность не прошла… если что знаете об этом, то говорите… может быть, что-нибудь нам посоветуете… Дело такое…
И, хотя он порядочно уже выпил меду и немножко хлебнул водки, он все-таки довольно толково стал рассказывать о важном для всей деревни деле; но Петр прервал его рассказ и стал говорить сам. Максим Будрак и трое Лабудов перебивали того и другого во всеобщем хаосе голосов. Старшина был уже несколько подготовлен к рассуждениям об общественных делах.
— По очереди, господа миряне, — воскликнул он, — по очереди говорите. Сперва один, затем другой, а я буду слушать. Я между всеми вами самый старший, и все вы ко мне, как к отцу… — Как к отцу! — подтвердили все хором, а пьяный Семен в эту минуту подсел к старшине и, целуя его в локоть, начал:
— Я к вам, господин старшина, как к отцу… не продавайте хозяйства… горькая беда мне и деткам моим…
Пара рук протянулась и оттолкнула пьяницу, который нетвердой походкой направился к кабатчику, бормоча:
— Хацкель, дай водки… если бога боишься, дай еще два крючка… у меня еще есть пара злотых… заплачу… Горькая беда…
Видя, что между старшиной и хозяевами завязывается серьезный разговор о деле, Клементий выбрался из этой компании и подошел к другой, которую составляли несколько женщин, стоявших возле печки. Они тоже ели привезенное из дому, разговаривали о базаре, спорили между собой и поверяли друг другу разные заботы. Как только Клементий приблизился к ним, среди них послышались пискливый визг и хихиканье. Парень оживился от двух стаканов меду и стал более развязным; он ущипнул за плечо какую-то знакомую молодку из Сухой Долины, а другой сказал на ухо что-то такое, от чего та покраснела, как пион, и закрыла лицо рукой. Другие, постарше, не то сердясь, не то шутя, отталкивали его кулаками и кричали, чтобы он уходил к мужикам. Однако вскоре все они утихли и, поднимаясь на носки, стали разглядывать предмет, который парень вынул из сермяги и показывал им. Это был красивый образок, изображавший какую-то святую и оправленный в рамку, покрытую позолоченной бумагой. Святая была в красном одеянии, с золотой короной на голове, а в руках держала голубую пальму. Грубо наложенные яркие краски и сверкающая при свете огня позолота рамки привели женщин в изумление и восторг. Они, широко раскрыв глаза и рот, любовались образком и начали допытываться, для себя ли купил Клементий эту прелестную и святую вещь или для кого-нибудь другого? Он хорошо знал, для кого купил он этот образок, но никому не сказал об этом и, смеясь над любопытством и жадностью баб, спрятал его опять под сермягу.
В это время из толпы, которая пила и болтала возле окна, позвал его небольшой, вертлявый человек со вздернутым носом, одетый наполовину по-крестьянски и наполовину по-господски. Это был лесник из ближайшего имения, купивший в этот день корову у его отца.
— Клементий! — звал он. — Эй! Клементий! Выпей-ка с нами, чтоб корова была здорова!
Клементий опорожнил поданную ему рюмку и в пылу веселья подскочил к стоявшей в углу бочке, перевернул ее и вылил на пол находившуюся в ней воду.
— Чтоб корова столько молока давала! — закричал он.
Взрыв хохота загремел в комнате; женщины пищали, подбирали юбки и разбегались по углам. Широкий поток воды плыл от стены к стене, неся по впадинам неровного пола разбросанную скорлупу яиц, кожуру огурцов, головы и хвосты селедок. Клементий исчез в толпе крестьян, которые окружили его с рюмками в руках; между ними был и Семен, беспрестанно дергавший его за рукав и бормотавший, держа рюмку в руке:
— Займи денег, Клементий!.. Смилуйся, займи… хоть злотый… я свои все уже пропил… Горькая доля моя и деток моих.
Уже совсем стемнело. Прислуживавшие в корчме расставили на столах три тонкие свечи в медных засаленных подсвечниках.
Степан Дзюрдзя все время громко рассуждал в небольшом кружке крестьян, повидимому, счастливый тем, что мог хоть раз где-нибудь и над кем-нибудь командовать. Когда блеснули огоньки свечей, он заметил старшину, окруженного жителями Сухой Долины, который с важностью что-то объяснял им. Бронзовое морщинистое лицо Степана покраснело от выпитой водки и оживленного разговора, в котором он принимал участие. Однако его заинтересовало: о чем это соседи рассуждают со старшиной? — и он, придвинувшись к этой группе, стал слушать.
— Так уж нужно, господа миряне! — тянул старшина. — Иначе нельзя, иначе ничего не выйдет. Выберите себе уполномоченных, чтобы от вас всех пошли в город и наняли адвоката. Первое дело выбрать уполномоченных… а второе нанять адвоката. Весь сход не будет ходить к адвокату и в суд… Будут ходить ваши уполномоченные… В какой-нибудь день соберитесь все к старосте и устройте совещание: кого выбрать, кто у вас самый умный и заслуживает наибольшего уважения.
Дзюрдзи, Будраки, Лабуды и некоторые другие стояли перед старшиной, внимательно слушая его слова. Когда ой окончил, два голоса отозвались:
— Зачем нам откладывать? Мы и теперь можем сделать выбор… Пусть господин старшина будет свидетелем.
— Да, можем! — подтвердили другие, — отчего же нет?
— Мы не все тут… — запротестовал кто-то.
— Ничего не значит: на то, что мы тут решим, все согласятся, — возразил староста Сухой Долины, Антон Будрак.
