Из щели между досками гуськом выползает семейство молодых тараканов и, пригибая длинные усики, подлезает под дверь квартиры. Юна досадует, что у нее нет ключа. Потом досадует, что не может подлезть под дверь, как тараканы. Опускается на пол у квартиры Бориса — ждет, когда он вернется с занятий. В коридоре темнеет, холодает.
— Б-г ты мой, вот явление так явление! — бормочет Борис, обнаружив Юну; вжавшись друг в друга, они добредают до кровати и целуются там день напролет. Юна опаздывает на работу, но она отогрелась, расхорошилась, ее губы, щеки, грудь, руки — такое у нее ощущение — жаркие, желанные. В кармане у нее ключ.
На следующее утро заведующий скобяной секцией делает ей предупреждение за два опоздания кряду: найти продавщицу сейчас не составляет труда, сообщает он.
Чаймсы с ней практически не разговаривают. Пребывают в непонятном расположении духа. По утрам они чуть ли не упархивают в больницу, и никакой тревоги в них не ощущается, напротив, впечатление такое, точно тревожиться им больше не о чем. О Кристине они почти ничего не говорят. Ей лучше, буркают они, определенно лучше. Борис, а он на связи с доктором Чичестером, молчит. Юна приободряется. Похоже, все складывается хорошо, даже не хорошо, а как нельзя лучше. У Чаймсов явно камень с души свалился. Борис, хохоча, валяет ее по кровати. К концу недели ее увольняют, однако, когда она сообщает Чаймсам, что не сможет вносить свою долю за квартиру, они принимают ее сообщение безропотно.
А она говорит с Борисом и все не может выговориться. Говорит, что Чаймсы держатся подозрительно благостно и даже экстатически. День за днем проплывают по больничным покоям, точно новобрачные, планирующие, как провести медовый месяц. Впоследствии сестры говорят, что они все время ходили щека к щеке. Они привлекали внимание и потому, что красивые, и потому, что питались исключительно шоколадными батончиками. Больничные бдения оставляли их не изнуренными, а свежими и лучезарными. Юна вспоминает, что Мэри как-то раз, да нет, не раз превозносила агрохимию: мол, слаборазвитым странам от нее куда больше пользы, чем от сухой юриспруденции. Всплывает в памяти и другое: Клемент часто поговаривал, что хорошо бы поехать в страну, где все исповедуют совершенно незнакомую религию, после чего неизменно корил Юну: как она могла упустить шанс поглубже узнать Турцию и Коран. Вдобавок Мэри вечно томит скука, а Клемента гложет зависть. Они чувствуют облегчение. Рады-радехоньки, что их выбили из колеи. Судьба воспрепятствовала им предаться делу без остатка, и они не отчаиваются. Жажда проблистать не дает им покоя. Они созрели для чего-то неизведанного.
К началу второй недели больничных бдений Чаймсов Юна и Борис становятся любовниками по- настоящему, а в середине той же недели Кристина умирает. При виде ящичка, который опускают в ямку, Юне рисуется собака, хоронящая косточку. На молодом раввине мятый галстук-бабочка. Над могилой он славословит всех студентов и интеллектуалов, которые блюдут заповедь «плодитесь и размножайтесь»: явно это его первые похороны, а после похорон Чаймсы распродают книги и покидают Нью-Хейвен, Юна больше никогда их не видит.
Порой Юне кажется, что она читает про них. Скажем, газетная шапка гласит: «Жена вступила в корпус мира, чтобы в семье воцарился мир»; и в статье рассказывается о женщине, отправившейся в Танганьику, в то время как ее муж остался дома, чтобы без помех написать роман о коррупции в банковском деле; Юна жадно пробегает колонку глазами: ей не терпится узнать, не Чаймсы ли это, но нет, не они. Или, скажем, Юне рассказывают о супругах, которых приняло, как своих, одно индейское племя, и они поселились в резервации, учат старейшин Hochdeutch[34] и стереометрии, и тем не менее и это не Клемент и Мэри. Однажды до нее доносится слух о молодом человеке, который ушел от жены, красавицы брюнетки, работающей в Бирме агрономом, и стал буддийским монахом, тут уж она не сомневается, что это Чаймсы, — загоревшись новыми учениями, они восстали и возродились. Но вот об этих примечательных супругах появляется статья в «Тайме» и выясняется, что они — советские граждане, державшие путь из Пинска.
— Забудь ты о них, — говорит Борис, но куда там.
Юна все ожидает, что Чаймсы вот-вот заявят о себе с газетных страниц, уже овеянные славой.
— У меня осталась их картотека. Что, если они захотят восстановить библиотеку? Карточки им понадобятся.
— От них добра не жди.
— Они то же говорили о тебе.
— Не исключено, что обе стороны правы, но дела это не меняет.
— Ха-ха! — Юна смеется. — Они были неправы в одном. Уверяли, что ты на мне не женишься.
Борис вздыхает.
— В конце концов, тут они не ошиблись.
— Ошиблись, еще как ошиблись. Они что имели в виду — что ты никогда не захочешь на мне жениться.
— А я хочу, Юна, — говорит Борис и просит ее в тысячный — по меньшей мере — раз выйти за него замуж. — Почему нет? Ну почему нет? Не понимаю, почему бы тебе не сказать «да». Юна, ну что тебя беспокоит? Ничего же не изменится, все останется точно так, как сейчас.
— Ты стесняешься, — накидывается на него Юна. — Стыдишься. Все знают про нас — вот что для тебя непереносимо.
— Да, плюс ко всему. Послушай. Давай обсудим все еще раз, договорились? Добро б это только меня не устраивало, так ведь и больницы тоже. Как, по-твоему, примут меня в приличную интернатуру? В первоклассную клинику? Кто меня возьмет? С меня хватит. Юна, давай поженимся.
— И не убеждай меня, что все будет, как есть, — говорит Юна. — Все уже изменилось. Ты сам изменился.
— Но и ты изменилась. Стала глупее. И сварливее. У тебя в голове и подобия мысли нет. Пыль да грязь, больше тебя ничего не занимает.
— Куда мне до тебя, ты такой ученый, — ехидничает Юна. — А я бросила учение ради отверток и автоматических замков.
— Говорил же я тебе, чтобы ты не возвращалась на эту дурацкую работу.
— А кто заплатил за дезинсекцию квартиры? За покраску кухни? К тому же ты, как я замечаю, не прочь поесть, — говорит Юна. — Во всяком случае, есть ты любишь больше, чем меня. И так было всегда. Если тебе что во мне и нравится, так это смотреть, как я ем.
— Да уж, это менее тягостно, чем смотреть, как ты стряпаешь. Склочница, — говорит Борис, — давай поженимся.
— Нет.
— Какого черта — почему нет? В конце концов, приведи разумные доводы — почему ты против?
— Тут ничему не научишься — вот почему! — орет Юна.
— Мне нужна не любовница, — говорит Борис, — а жена.
В итоге — но случается это годы спустя, а как и какие письма кто писал, и как часто, и как много, и кто кого с кем познакомил, все это быльем поросло — Борис обретает жену. Когда Юна через десять лет после их женитьбы навещает Органских, от прежнего Бориса остался разве что длинный нос; Юна втайне думает, что он смахивает на длинноносого бегемота. У его сынишки, хотя ему всего семь, и то больше сходства со студентом-медиком, которого она помнит: тот, задиристый, обаятельный, смешил ее без устали. Миссис Органская и сама толстуха, но ей это идет, впрочем, она всегда была толстухой, даже в девичестве. Она недавно овдовела, когда Юне пришло в голову, что она как нельзя лучше подойдет Борису. Борис теперь психиатр. Он все еще пишет Юне несусветные, ни с чем не сообразные письма: объясняет, что наконец-то понял, в чем дело — у нее такая травма на почве брака, которую не излечить. Она уже была замужем; хоть и вчуже, но прожила с Чаймсами их брак, по-прежнему верит в его совершенство и боится, что ей не удастся его повторить. Время от времени он предлагает Юне выйти за него замуж, невзирая ни на что.
Юна заканчивает докторскую в одном из университетов Среднего Запада; ее бывший консультант с женой и сыновьями присылает ей по телеграфу орхидею. Тема ее диссертации — «Влияние медиального залога греческого языка на латинскую просодию». Для этой темы путешествовать ни за границу, ни по Америке не требуется. Она получает место — бывают же такие невообразимые случайности — в Турции,
