Джульетта откинулась на спинку кресла, положив руки на подлокотники, подняв голову. И я знала, что больше она ничего не скажет, она была не из тех женщин, которые любят доверительные беседы.
— Дарио — инженер, вы, наверное, знаете?
— Нет, откуда же мне знать?
— Он работал в порту. Я в порту почти никогда не бывала. Он любил свою работу. Очень любил.
— Он любил все, что делал.
Я немного урезала ее исключительные права. И продолжала:
— И все его любили… У нас в Эксе. В тот год Дарио был мечтой всех девочек, их страстной любовью. Дарио побыл с каждой.
Джульетта издала болезненный смешок.
— Дарио всегда был верным человеком.
— Для вас, безусловно.
— А для вас?
— Мы с ним совсем другое дело.
— Мне кажется, нам имеет смысл поискать в порту.
— А как он мог туда добраться?
Джульетта вскочила с кресла и с улыбкой сообщила:
— Он мог проголосовать на дороге, представьте себе!
Порт напоминал древний город, жизнь и заботы которого с веками не изменились, те же грузы, те же работники, и даже звуки остались прежними: гудки, крики, приказы, между лодками деревянные мостки, в воздухе запах смазки и ржавчины, в грязной воде с дохлыми рыбами отражаются городские огни. Краны, катера для туристов — генуэзский порт говорил на многих языках, он занимал свое место среди городских достопримечательностей, и море, всегда опасное для кораблей, здесь казалось картинкой для туристов, они смотрели на него, наклонив голову, потом отворачивались, ничего не почувствовав и не увидев.
Мы с Джульеттой долго бродили в порту, самые разные люди попадались нам навстречу, но нам они казались одинаковыми, потому что не были Дарио. Хотя иногда овал лица, походка, движение руки напоминали нам… только напоминали того, кого мы ищем, подпитывая сходством надежду его найти, укрепляя нас в уверенности, что мы не зря отправились на поиски в генуэзский порт. Джульетта указала мне на округлое здание с большими окнами, смотрящими на море. Там заключались договоры на большую часть международных перевозок товаров из Генуи. Этой компанией и руководил Дарио на протяжении двадцати лет.
— Может быть, там и нужно искать, — предположила я.
— Если бы он был там, мне бы позвонили, — с неожиданной горечью отозвалась Джульетта.
— Я хотела сказать другое. Может быть, имеет смысл поговорить с людьми, которые с ним работали. Узнать, не произошло ли что-нибудь… в его жизни… на работе…
— Не думаю, чтобы люди, которые работали на Дарио, захотели бы откровенничать с его женой… — Она помрачнела и внезапно нервозно заговорила: — А что, если вы? Может быть, вам они что-нибудь бы сказали? Вы бы представились как., друг. Очень близкий. Вы хотели бы понять, что произошло. Ведь так можно сказать? Мы так и сделаем. Так и сделаем!
Джульетта воодушевилась, нервно ухватившись за мелькнувшую надежду, ее мучило, что на протяжении года она так ничего и не смогла узнать.
— Я не говорю по-итальянски, — сказала я.
— Инженеры, которые работали у него под началом, хорошо говорили по-французски. И по-английски тоже.
— А по какой причине эти инженеры захотят помогать мне? Что я могу им сказать? О чем спросить? Я о Дарио не знаю ничего, ровным счетом ничего.
— Я не думала прибегать к вашим услугам у него на работе. Я думала, что все будет гораздо проще, что Дарио, увидев вас… Он вас не узнал? Я хочу сказать, может, было движение? Жест?
— Ничего, я же вам говорила.
Я не стала говорить ей, что приехала совершенно напрасно, потому что Дарио ушел в мир, на пороге которого стоял давным-давно, что никакие инженеры и прогулки к часовням не вернут его обратно. Раз уж я здесь, я решила поддержать Джульетту в ее игре, она любила Дарио и не могла смириться с тем, что ее мирок исчез навсегда. Она напоминала мне женщин, которые ищут среди развалин разбомбленного города свой дом и радуются, отыскав дверь. Даже если эта дверь никуда больше не ведет. Даже если стены рухнули.
В тот день я не говорила ни с какими инженерами. Друг Дарио разыскал его и позвонил Джульетте на мобильный. Мы вернулись обратно на виллу. Как ни странно, телефонный звонок не успокоил Джульетту, она находилась в состоянии, близком к панике, и я спросила ее почему.
— Уже не в первый раз его находят на этой дороге! Я первая должна была о ней вспомнить! Какой идиотизм, что я о ней не подумала!
— Но ведь главное, что он дома? Или я не права?
— Разумеется, правы.
Они ждали нас в маленькой гостиной, Луиджи, так звали друга, и Дарио. Поглядев на них, таких спокойных, элегантных, слушающих музыкальный концерт по радио, можно было подумать, что для этих мужчин настал любимый час дня, что у двух друзей заведено слушать по вечерам музыкальные концерты, что они из тех меломанов, для которых страсть к Баху и Шопену дороже всего на свете, которые не задумываясь отправляются на концерт в Милан, Лондон или Париж и потом до утра за любимым коньяком спорят об интуиции исполнителя и трактовке дирижера.
Но эти мужчины проводили время по-иному: один следил за другим, а другой не сопротивлялся. Как только мы пришли, Луиджи тут же собрался уходить и, прощаясь, тихо сказал Джульетте:
— Рано или поздно что-то произойдет… Он идет… прямо посередине проезжей части. Я говорю это не для того, чтобы тебя напугать, но все-таки запирай решетку и прячь ключи. Не выпускай его. Третий раз на той же самой дороге. Прошу тебя!
Джульетта ничего не ответила, и он обнял ее и крепко прижал к себе, и я подумала, что в день, когда Дарио умрет, он так же ее обнимет, и она, вдохнув его запах, почувствовав нежную надежность объятий, вспомнит дни, когда он приводил к ней Дарио и тоже ее обнимал, и, может быть, оба они знали, по какой причине он ее обнимает и какой ужасный для нее день предвосхищают эти дружеские объятия.
Луиджи ушел, мы остались втроем и продолжали слушать радио. Мы не шевелились, сидели молча. Кто-то на концерте слегка покашливал, прочищал горло, чем-то шуршал: публика была живее нас, а мы, не зажигая лампы, только безучастно наблюдали, как меркнет свет дня. Концерт кончился, раздались аплодисменты, и можно было подумать, что все благодарят наше трио за спокойствие и внимание. Джульетта поднялась, выключила радио, зажгла свет и вышла, сказав, что приготовит нам легкий ужин.
Я положила руку на руку Дарио. Она изменилась, стала шире, ногти были подрезаны аккуратнее; обручальное кольцо так давно сроднилось с ней, что, казалось, было ее органичной частью. Я долго гладила эту руку, годы и труды этой руки, потом крепко ее сжала.
— Сегодня я побывала в порту, — сказала я, — я не знала, что ты там работал, что ты стал инженером. Не знала, что ты любишь роскошные машины. А вот музыку ты всегда любил. Хочешь, я снова включу радио? Я хотела бы вместе с тобой пройтись по этой дороге. У меня три дочки, представляешь? Их зовут Зоя, Полина и Жанна. Они все разъехались. Комнаты стоят пустые. Как здесь. Дома, квартиры без детей. Приходит день, когда их больше не ждешь. Она сговариваются между собой, чтобы навестить меня, и звонят заранее, как врачу, вот так… Я впервые увидела тебя, когда ты целовал Корали Щуплин, а 'Роллинг Стоунз' пели 'Энджи', и я была моложе моих дочек, а теперь, подумай, мне под пятьдесят. Я много работала. Часто плакала. И счастливой тоже была, да, я тоже бывала счастливой… Но очень часто думала: мне это не удастся. У тебя все по-другому, ты богатый. Тебе все всегда удавалось… Теперь это не имеет значения. Я имею в виду, богаты мы или нет, теперь, когда нам под пятьдесят. У тебя красивая жена. И ты тоже красивый… разве что стал плотнее, жизнь проникла к тебе под кожу, насытила кровь и кости воздухом,
