распределении ролей. Он никогда не забывал, какой алчностью светились глаза Фотиса, когда он впервые увидел икону, с какой нежностью он поглаживал кипарисовую доску — так, словно это было тело его любимой. Он не мог допустить, чтобы во время изъятия иконы Фотис находился где-то поблизости. Возглавить же группу, которой поручено захватить оружие, было честью, от которой Фотис не смог бы отказаться, не выдав этим своей тайной цели проведения этой операции. Капитан продумал весь план. Микалиса под каким-то предлогом надо выманить из церкви. Немецкие часовые у полуразрушенного дома, где хранится оружие, — три-четыре человека, которым платит Мюллер, — для виду сделают несколько выстрелов и уберутся. Обе стороны получат свое. И только Принц, Змей и он сам будут знать, что случилось на самом деле.
— Допрашиваю этого сукиного сына, — ответил Фотис.
Воспользовавшись приходом Элиаса, Маврудас кинулся через маленькую кладовку — сейчас она была свободна от обычно загромождавших ее банок с оливками, фигами и сыром — в переднее помещение магазина. В два скачка преодолев разделявшее их расстояние, Фотис швырнул сжавшегося в комок торговца обратно в кресло, застонавшее под неожиданной тяжестью. Моток веревки и шестидюймовый нож лежали на столе по обе стороны от толстой свечи. Фотис тщательно разложил эти предметы, чтобы Стаматису было о чем задуматься.
— Почему ты не с группой?
— Они в безопасности, — небрежно ответил Фотис.
— Что там произошло?
Драгумис твердо посмотрел на него:
— А ты как думаешь? Принц не получил своего подарка и соответственно не отозвал своих людей, охранявших дом.
— Вы не смогли их нейтрализовать?
— Смогли бы, но у них был пулемет, и это стоило бы многих жизней. Видит Бог, они были готовы сражаться, но это не мои люди, и я не мог положить их просто так.
«Мы все твои люди, и ты распоряжаешься нами так, как тебе заблагорассудится», — подумал Элиас.
— Так почему ты здесь? — продолжал давить он на Фотиса.
— Потому же, почему и ты. Чтобы узнать, что произошло.
— Похоже, ты и так знаешь.
— Я мог бы сказать то же самое. — Фотис кругами, как акула, ходил вокруг стола. — Мы оба здесь.
— Коста вошел в церковь во время перестрелки. Не знаю, зачем ему надо было входить и вышел ли он оттуда. — Элиас не нашел в себе сил рассказать про Микалиса — слишком свежа была рана.
— Сын? Да, он участвовал во всем этом.
— А этот? — Элиас пнул ножку стула, и Стаматис испуганно вздрогнул.
— Этот, — ровным голосом ответил Фотис, держа руку на плече старика, — был замечен выходящим из церкви еще с одним человеком. Они несли какой-то сверток.
— До пожара?
— Во время пожара.
— Кто их видел?
— Это ложь, — просипел старый вор. — Это ложь. Они все меня ненавидят, эти крестьяне. Они за корку хлеба что угодно наврут. Капитан Элиас…
— Достаточно.
Ударом по лицу Драгумис заставил Маврудаса замолчать, и Элиас понял, что слова отчаявшегося старика адресовались ему одному. Между этими двумя уже существовало какое-то молчаливое, если не враждебное, взаимопонимание. Их не волновали такие ничтожные понятия, как вина или невиновность; предметом торга сейчас были жизни других людей и то, как умрут те, кому придется умереть. Элиас подошел ближе к столу. На лбу Стаматиса выступили капли пота. На нем была чистая одежда, вероятно, он успел переодеться до прихода Фотиса, но концы его огромной бороды были обожжены, а седые волосы пахли дымом. Капитан наклонился над трясущимся стариком.
— Где Коста? — спросил он.
— Да, где он? — повторил Фотис. — Ты отослал его со своей добычей, не так ли? Куда он мог пойти? Ты же знаешь, мы контролируем здесь всю местность. Где он решил спрятаться?
Стаматис энергично затряс головой, хотя было неясно, что он отрицал. Возможно, все происходящее. Мошенник запутался в собственных сетях. Это было невыносимо. Что он замыслил? На что надеялся? Во- первых, видимо, на то, что не попадется, но ведь не мог же он не знать, что подозрение падет на него. Может, он рассчитывал быстро убраться из деревни? Продать икону? Кому? Или он собирался хранить ее до конца войны? И как получить от него ответы на эти вопросы? Они могли делать вид, что договариваются, он все равно бы им никогда не поверил. Но сейчас, когда на столе лежал нож, у него не было выбора. Кроме того, времени почти не оставалось.
— Я хочу написать признание, — заявил торговец.
Фотис глубоко вздохнул. Голос его оставался спокойным.
— Послушай, что я тебе скажу. Я буду отрубать тебе пальцы, один за другим, пока ты не скажешь мне, где прячется твой ублюдок и что ты сделал с иконой.
— Я хочу написать признание, — настаивал Стаматис дрожащим голосом. — Я все вам расскажу, но я хочу, чтобы это было на бумаге. И пусть она хранится у капитана, тогда хоть один честный человек будет знать правду.
— Я буду ее знать, если ты наконец заговоришь, — ответил Элиас, почувствовав при этом, как Змей пронзил его взглядом — за то, что тот посмел ввязаться в разговор.
— Нет-нет, это должно быть на бумаге. Чтобы вы могли доказать, что я это сказал. Люди сейчас не доверяют словам.
Старый вор затеял какую-то игру. А может, просто тянул время. Элиас решил согласиться на этот блеф.
— Ладно, пиши.
Фотис с отвращением фыркнул, но не стал спорить со своим подчиненным. Может, решил, что капитан лучше его знает, как расколоть торговца. А может, боялся того, что расскажет Маврудас в присутствии Элиаса, если слишком сильно на него надавить. Элиас понимал, что если бы не пришел сюда вовремя, ситуация с допросом уже приняла бы скверный оборот — хотя и сейчас такая возможность все еще оставалась. И может быть, это было бы правильно. Стаматис тянет время: Коста — если Фотис не ошибся на его счет — еще не успел далеко уйти.
Стаматис вытащил из стакана огрызок карандаша, а из-под стола замусоленный кусок коричневой бумаги и начал писать. Фотис рискнул выглянуть из окна, и Элиас придвинулся к нему совсем близко:
— Быстро ты сюда добрался.
— Да. — И больше ни слова. Это было одним из основных правил Змея: никогда не оправдываться, никогда не переходить в оборону. Этот ответ, как его ни толкуй, ничего не значил. В то же время было совершенно естественно, что коллеги-офицеры обсуждают провал операции, не говоря уже о выработке новой стратегии, и Элиаса не могла не беспокоить молчаливая сдержанность Фотиса.
— Где сейчас мои люди? — спросил он.
— На небольшом холме над северной дорогой.
— Так близко? У Мюллера пятьдесят человек.
— Церковь южнее. Он считает, что ты еще там. Он не станет разделять группу, чтобы нанести удар севернее. Во всяком случае, не ночью.
— Он может вызвать подкрепление.
— Его присутствие здесь не предусмотрено, — ответил Фотис. — И это даже не его люди. Он пришел торговаться, а не сражаться. В любом случае твои люди догадаются рассеяться, если немцы что-нибудь предпримут.
— Кого ты оставил за старшего?
— Того, которого ты выбрал, — Гиоргиоса. Что произошло в церкви? — наконец спросил Фотис.
