Не дожидаясь указаний, чернобородый выскользнул через заднюю дверь кабинета.
С выражением удовлетворения на лице Фотис уселся в скрипнувшее кресло, откинувшись на спинку и сжав руки перед собой. Теперь Андреас мог как следует его рассмотреть. Великолепного покроя красно- коричневая куртка, простеганная затейливым узором, скрывала худобу тела Фотиса. На ногах тапочки, коробка турецких сигарет на столе около локтя. За его спиной, приставленные к стене, стояли несколько полотен в рамах. Вообще, похоже, картин в комнате значительно прибавилось со времени последнего визита Андреаса, и, несмотря на скудное освещение и свою неосведомленность в живописи, он был удивлен, что многие из них представляют значительную ценность. Зимний пейзаж. Небольшого размера, по виду очень старая работа религиозного содержания — Благовещение или что-то в этом роде. Из темного угла бросал отблески золотой оклад — это могла быть только православная икона. Его друг был многолик, ему нравилось примерять разные роли: Фотис — шпион, Фотис — подвергающийся гонениям политический деятель, Фотис — респектабельный бизнесмен. Теперь, похоже, он играл в коллекционера.
— Как долетел? — спросил Драгумис, перейдя на их родной язык.
Андреас пожал плечами:
— Долетел — это главное.
— Старикам трудно летать, а ведь ты моложе меня. Теперь для меня и раз в год слишком много. Возможно, этой весной я уже не увижу Грецию.
— Мне кажется, ты все-таки решишься.
Чернобородый вернулся со стаканом прохладной воды — как раз такой, какую любил Андреас.
— Все, Антон, — сказал Фотис, и русский снова вышел.
— Как ресторан? — поинтересовался Андреас.
— Ресторан, — проскрипел Фотис, — вполне успешно. У нас постоянные клиенты — из местных, заглядывает и молодежь с Манхэттена. Наверное, где-нибудь написали, что у нас лучшая греческая кухня во всей Астории.
— Поздравляю.
Фотис махнул рукой:
— Что эти люди могут понимать в еде? Да и в последнее время я мало занимаюсь рестораном.
— Мало?
— Нанял великолепного менеджера, и он даже не ворует. У меня другие заботы.
Это было приглашением к разговору, который Андреасу был неинтересен. Он знал, что его друг подвизается во многих сферах, и если сейчас появились новые — что ж, это не имело никакого значения. Его не волновали ни амбиции, ни даже дерзость их удовлетворения. В грязноватых сделках Фотиса он чувствовал печальное отчаяние, ведущее к безрассудству, отчаяние уходящего человека, пытающегося своими свершениями побороть судьбу.
— Мой сын болен, — сказал Андреас.
Фотис бросил на него тяжелый взгляд, в котором сочувствие смешивалось с раздражением из-за смены темы.
— Я знаю.
Разумеется, он знал. Мэтью, внук Андреаса, был крестником Фотиса. Ирини, мать Мэтью, приходилась ему племянницей. Круг был тесен.
— Мэтью говорит, что дела обстоят неважно, — продолжал Андреас, — лечение пока не дало результатов.
— Может быть, попробовать других врачей — получше?
— Врачи больницы «Гора Синай» считаются здесь лучшими.
— В Бостоне лучшие врачи. Но наука может только то, что может.
— В нашей семье никто не страдал этим заболеванием.
— Ты должен надеяться на лучшее.
Это что, насмешка? Так мягко, участливо — нет, скорее стариковская забывчивость.
— Не думаю, что в моем возрасте можно этим заболеть.
Фотис смотрел на него, чуть слышно перебирая свои вечные нефритовые четки, и на его лице ничего нельзя было прочесть.
— Мой бедный Андреу.
Несколько минут они сидели в желанной для обоих тишине. Отпив воды, Андреас наконец решил доставить удовольствие собеседнику.
— Я вижу здесь новые полотна.
Глаза Фотиса загорелись.
— В последнее время я стал больше внимания уделять коллекционированию, — с готовностью заговорил он. — Мне кажется, это мое настоящее призвание.
— Понятно.
— Да ладно, я знаю, о чем ты думаешь. Только дурак будет тратить деньги на искусство. Слишком ненадежно. Но мне нравится. Нравится следовать своему особому вкусу, нравится находиться в окружении красивых вещей.
— А этот пейзаж?
Фотис повернулся, чтобы взглянуть на картину.
— Голландия. Мне сказали, что это ученик Брейгеля. Красивая, правда?
— Очень красивая. Я вижу, у тебя и икона есть.
— Несколько. Не очень старые, не слишком ценные. В последние века их написали слишком много. Вот эта — из России.
— Тебе наверняка хочется иметь в своей коллекции старые византийские иконы.
Драгумис снова повернулся к собеседнику. Удовлетворенная и в то же время холодная улыбка блуждала по его узкому породистому лицу.
— Их мало на рынке. В частных коллекциях они почти отсутствуют. В основном в музеях и церквях, так что о цене не договориться. Их истинная ценность — в их духовности. — Фотис Благочестивый.
— Безусловно.
— Ты слышал о смерти Кесслера?
Андреас вздохнул. С самого начала он подозревал, что этот принудительный визит связан со смертью Кесслера и иконой.
— Слышал.
— Связей не теряешь. Молодец.
Андреас пожал плечами. Не говорить же, что он прочитал об этом в «Нью-Йорк таймc». Фотис был уверен, что Андреас получал информацию по каким-то своим каналам. Ладно, пусть думает, что Андреас все еще часть этой сети.
— Итак, что же думает наше чудесное греческое правительство об этом событии?
— А что им думать? Они знают о Кесслере только то, что рассказал им ты.
— Ты так думаешь? В таком случае их досье совершенно пусто, поскольку я ровным счетом ничего не рассказывал им о Кесслере. Да и с чего бы?
— Я тоже. Может, они пользуются другими источниками? От меня они ничего не могли узнать.
Они снова помолчали. Андреас стал думать, где тут мог быть туалет.
— Душеприказчиком назначена его внучка. — Драгумис вытащил из пачки длинную коричневую сигарету и закурил. — Она собирается произвести оценку всей коллекции.
— Ты предложил ей свои услуги?
Выпустив струю дыма, Фотис засмеялся:
— Я еще слишком молодой коллекционер. Думаю, она обратится в один из аукционных домов.
— Логично.
— Похоже, у нее далеко идущие планы. Ее адвокат уже связался с крупнейшими музеями. Представляю себе: Кесслеровский зал музея «Метрополитен».
Андреас насторожился.
— Почему «Метрополитен»?
— Ну это так, к примеру, но скорее всего его она и выберет. Кесслер коллекционировал
