На допросы его водили всегда связанным, в сопровождении двух гестаповцев, и возможность побега при этом исключалась.
Через несколько дней пребывания в камере он пришел в себя после первого потрясения. Подолгу прислушивался к шагам часового за окном камеры и к шуму, доносившемуся из коридора. Постепенно у него рождался замысел, отчаянный и смелый, как всегда. Он не мог ждать. Голод и истязания на допросах отнимали последние силы, а именно они были так необходимы ему для осуществления плана.
Полотно ножовки для перепиливания решетки, тонкое, как волос, и потому на тюремном жаргоне называемое «волосом ангела», было спрятано в его пиджаке. Во время обыска ее не нашли. Арцишевский, посвященный в план побега, должен был ему помочь.
Решетку Вырва перепиливал по ночам. Прислушивался к шагам часового и, когда тот удалялся, пилил стальные прутья. Арцишевский прислушивался к шуму в коридоре.
Два прута были уже перепилены. Оставался третий, последний. А за ним были двор, часовой, стена — и свобода.
Та октябрьская ночь была темной. Шел дождь. Время от времени из коридора доносились шаги гестаповцев, скрежет ключей в замочных скважинах и хлопанье дверей. Угрюмое здание не опало. В специальных помещениях допрашивали арестованных. Шмидт в своем кабинете читал донесения агентов и обдумывал новые оперативные планы. Дело под заголовком «Егерь» уже больше не занимало его. На столе лежали стопки папок с новыми делами, за которыми скрывались диверсионные группы и партизанские отряды, не менее опасные, чем недавно ликвидированная группа Сибиряка.
Именно в эту ночь Ян Вырва перепиливал последний прут в решетке окна. Сквозь щель в двери в камеру пробивался луч света, слегка рассеивая темноту. Вырва, прижавшись к оконному проему, врезался пилкой в железо. Арцишевский караулил у двери. Когда часовой во дворе приближался к окну, Вырва замирал на минуту, а затем принимался снова, с еще большей энергией... Голоса в коридоре беспокоили его меньше. Уже довольно длительное время его не вызывали на допросы по ночам.
Он был так увлечен делом, что, видимо, не расслышал предостерегающего шепота Арцишевского. Все произошло так внезапно — скрежет ключа в замке, скрип двери, яркий свет...
В тот же миг Вырва оттолкнулся от окна, одним прыжком пересек камеру и, как разъяренный зверь, бросился на гестаповца. Обхватил его железной хваткой и нечеловеческим усилием ударил головой о цементный пол.
Гестаповец был уже мертв, а Сибиряк в бессильной ярости все еще сжимал его. Шум борьбы, стук падающего тела, стон эхом отдались в коридоре.
В полубессознательном состоянии, ошеломленный всем происшедшим, Сибиряк лихорадочно искал оружие у убитого. Кобуры не было. Он обшарил карманы. Есть! В кармане брюк гестаповца нащупал пистолет. Дрожа от возбуждения, никак не мог его вытащить. А в глубине коридора уже слышался топот шагов. Сюда бежали... Проклятый карман! Наконец ему удалось выхватить пистолет, но в этот момент раздался выстрел, который повалил его на пол.
Вырва еще был в сознании. Он вполз в камеру, стреляя в направлении коридора. Он стрелял, но уже не видел куда... И не видел тех, кто ворвался в камеру. В него стреляли из двух автоматов. Потом из пистолетов. Но Вырва уже ничего не чувствовал...
ГУСТАВ
Окна кабинета были занавешены тяжелыми коричневыми портьерами. Лампа с большим абажуром, стоявшая на столе, освещала только лицо и руки читавшего. Вокруг был полумрак. Гауптштурмфюрер СС Геритц, шеф гестапо в Элке с сосредоточенным выражением лица перекладывал исписанные листы бумаги, пробегал глазами их содержание и время от времени цветным карандашом подчеркивал наиболее интересовавшие его предложения, утвердительно кивая при этом головой.
В глубине кабинета молча сидели два офицера-гестаповца. Курили сигареты и в напряжении посматривали на шефа, читавшего документы. Оба, видимо, думали об одном и том же: какое он примет решение, прикажет ли и дальше продолжать это проклятое дело?
Наконец Геритц закончил чтение, пригладил и без того прилизанные светлые волосы и поднял взгляд на сидящих в молчании офицеров.
— Господа, это очень интересно, очень интересно. Значит, Игрок вернулся в наш город.
— Яволь, герр гауптштурмфюрер, он. Данные нашей радиопеленгационной службы в данном случае безошибочны, — подтвердил один из гестаповцев.
— Безошибочны, вы говорите? Безошибочны? А сколько было проведено всяких акций и ударов, и все впустую!
— Это правда, герр гауптштурмфюрер. Но он редко и не систематически выходил в эфир. Кроме того, постоянно менял место своего пребывания. Его след проходил через Гижицко, Голдап, Пиш и вновь возвращался в Элк. Если бы эти, из контрразведки, не напортачили, тогда бы...
— Знаю, знаю! — прервал его Геритц и постучал ладонью по портфелю с бумагами, лежавшему на письменном столе. — Но теперь он посылает свои донесения в эфир очень часто. Видно, почувствовал себя более уверенно, так как линия фронта проходит в сорока километрах от города.
— Фронт нуждается в свежей информации. А то, что это советский агент, не вызывает сомнений, — заметил оберштурмфюрер Грубер, заместитель Геритца.
— Хорошо. Какие отсюда выводы, герр Бинц? — обратился Геритц к молчавшему мужчине в чине оберштурмфюрера, который в элкском гестапо был начальником IV отделения и непосредственно вел это дело.
— Вывод у меня один: ликвидировать, и тотчас же! Хватит забавляться разработкой. Существенно лишь только — когда и как! Пятикратная пеленгация передатчика приблизительно определила квартал города, где работает радист. Завтра из Кенигсберга приезжает автопеленгатор со специальным оборудованием. Если теперь агент не уберется из Элка, его выход в эфир будет последним. Мои люди день и ночь наблюдают за тремя домами. Я предполагаю, что в одном из них находится тайник шпиона с радиостанцией. Последний раз радиостанция работала вчера ночью. По нашим расчетам, радист должен выйти в эфир послезавтра. Тогда мы и проведем решающую операцию...
Доходный каменный дом по улице Людендорфа в Элке стоял во дворе. В нем жило несколько семей. Квартиру в мансарде занимала бездетная супружеская пара Мейеров. Рядом с их квартирой находилась маленькая комнатка, в которой время от времени ночевал их дальний родственник, работавший торговым агентом. Этот человек вел очень подвижный образ жизни: иногда исчезал более чем на неделю, потом вновь появлялся в своей комнатке. В этом не было ничего подозрительного, если учесть характер его работы.
В декабре 1944 года можно было, однако, заметить, что во дворе перед домом все чаще стали крутиться какие-то мужчины. Они вроде бы интересовались канализацией, газом, электросетью. Но это тоже особенно не привлекало внимания, поскольку подобные проверки бывали и раньше.
Однажды декабрьским вечером родственник Мейеров, как обычно, возвратился в свою комнату. Однако он не подозревал, что из ближайшего дома за ним внимательно следят. Около полуночи темные фигуры окружили дом. Несколько эсэсовцев начали тихонько подниматься по лестнице.
А одинокий мужчина сидел в это время у стола, на котором рядом с лампой стояла радиостанция, а возле нее лежал листочек бумаги, исписанный длинными колонками цифр. Мужчина умело работал на ключе, выстукивая зашифрованную радиограмму. Он был так погружен в свою работу, что подозрительный шорох на лестнице не привлек его внимания.
Стук в дверь парализовал его. В течение секунды он не знал, что уничтожить в первую очередь: радиостанцию или шифровку. Он не спрашивал, кто стучит. Стук и настойчивое требование открыть дверь объяснили все. Он понял, что провалился.
В один миг он пришел в себя. Бутылкой с бензином — давно приготовленной для такого случая —
