главный аргумент викинг.
— Такова, значит, воля богов, если Торинграду суждено пасть, он падет, — не глядя на него, ответила княгиня.
— Горлунг, поедем со мной, прошу. Не могу я уплыть и оставить тебя здесь, на растерзание славянам. Они не пощадят тебя, ты ведь дочь конунга Торина, жена князя Карна, убьют, растерзают. Неужели ты не понимаешь? — спросил Олаф.
— Я не дорожу своей жизнью, викинг, мне всё равно, — ответила она.
— Ты не дорожишь, но я — то дорожу. У меня будешь жить, словно княгиня, никому не позволю на тебя слово дурное сказать, баловать буду. Ты же несчастлива здесь, с Карном. Я сделаю тебя счастливой, — глухо сказал Олаф.
— Я нигде уже не смогу быть счастливой… — прошептала в ответ Горлунг.
— Ты — глупа, княгиня, и недальновидна, влюбленность женская имеет, обычно, не долгий век.
— Может ты и прав, викинг, — равнодушно пожав плечами, согласилась она.
— Подумай до завтрашнего утра, — попросил он.
— Мне не о чем думать, я свое решение уже сказала.
Олафа взбесили эти её слова, он внезапно понял, что Горлунг никогда по доброй воле не покинет Торинград. Она будет оставаться здесь, рискуя своей жизнью, ради памяти о Яромире, ей кажется, что в Торинграде она будет к нему ближе. Глупость, но она в это верит.
— Ты жива, а он нет, — неожиданно для Горлунг, зло бросил Олаф, — ты не вернешь его, даже если ни разу больше не выйдешь за пределы Торинграда, боги не вернут его тебе, да он твоим и не был никогда.
Горлунг с удивлением посмотрела на Олафа, она даже не подозревала, что кто-то кроме Эврара знает о её любви к Яромиру. Оказывается, это не тайна, собственно, ей всё равно.
— Я люблю тебя всем своим сердцем, предлагаю защиту и помощь. Ты же даже не знаешь, каково это быть любимой мужчиной, воином, достойным человеком. Муж твой — мальчишка спесивый, а любила ты просто дурака беспутного. Неужели память о нем стоит того, чтобы сложить свою шею здесь? Что он дал тебе, кроме мечтаний? Ты ведь даже не знала его как следует. А Яромир твой ненаглядный даже не помнил о тебе, ступая за порог твоих покоев, девок теремных зажимал по углам. Ну, возрази мне, скажи, что я не прав. Не можешь? Правильно, потому что нечего возразить. Неужели этот человек достоин того, чтобы его так помнили? Так чтили память его?
Княгиня поднялась, словно хотела встать на защиту Яромира, но сказать ей было нечего, и голова её опустилась безвольно. Она знала, что викинг прав, как не горько ей было это признать, Яромир не зря носил свое прозвище.
Олаф, увидев, что задел её словами своими, быстро подошел к ней, приподнял её голову за подбородок и начал жадно целовать. Горлунг пыталась его оттолкнуть, но силы были не равны. Одной рукой Олаф обнял её стан, сжал, словно стальным кольцом, а второй — держал её лицо, заставляя приоткрыть уста и ответить на его лобзание. Викинг целовал её жадно и жарко, так, словно пытался украсть её душу и сердце. Горлунг ни разу в жизни так не целовали, это не было похоже на торопливые, мокрые поцелуи мужа, ни на ленивые ласки Яромира. Нет, это был страстный призыв. И Горлунг сама не заметила, как начала отвечать на этот призыв. Вот уже её голова сама клонилась к плечу Олафа, руки больше не сжимались в кулаки и не били по спине викинга. Всё в душе Олафа ликовало в ответ на её ласки, губы его стали мягче, чувствуя её податливость, он больше не стремился доказать ей, что он сильнее.
— Олаф, прошу, не надо, вдруг зайдет кто-то увидит, — прошептала Горлунг, пытаясь, отдышатся, вырваться из кольца его рук.
— Никто не зайдет, Эврар не пустит никого, — ответил он, целуя её шею.
— Эврар? — переспросила Горлунг.
— Да, он со мной согласен, тебе надобно покинуть Гардар со мной, — прижимая её к себе, прошептал Олаф.
Горлунг хотела что-то еще спросить, но не успела, губы викинга опять настойчиво целовали её уста. Теперь она не сопротивлялась, она таяла в его руках покорно, отвечала на его ласки, стараясь прижаться сильнее, словно мужчина этот был для неё единственной опорой в подлунном мире.
— Выходит, не так уж ты его и любила, — оторвавшись от её губ, прошептал на ухо Олаф.
Его слова, словно кинжалом, резанули по её сердцу. То согласие, спокойствие, что было между ними мгновение назад, рухнуло, она опять замкнулась в себе, окаменела в его руках.
— Ты поедешь со мной? — не заметив её, отчуждения спросил Олаф.
— Я уже ответила тебе, викинг, — отвернувшись, ответила Горлунг.
— В лобзании? — с улыбкой спросил он.
— Нет, я не поеду с тобой. Ежели мне суждено умереть здесь, на земле Торинграда, я не против. Я не ценю свою жизнь, мне нечего терять. Все, что могла, я уже потеряла, боги отняли у меня все, мне незачем жить.
— Подумай лучше, Горлунг. Я уеду завтра с тобой. Мои боги не дадут умереть тебе на земле чужой, ты поедешь со мной, — уверенно сказал Олаф.
— У нас с тобой, викинг, одни боги. Но я останусь здесь, где я — княгиня, где меня уважают и ценят.
— Особенно твой муж, он уважает и ценит тебя больше других, да, что там больше всех торинградцев вместе взятых, — едко заметил Олаф.
— И мой муж в том числе, — упрямо ответила Горлунг.
— Зря ты так. Подумай еще раз, я буду ждать тебя на восходе солнца, там, где встретил вас с Эвраром в этот приезд.
С этими словами Олаф ушел, уже не надеясь на то, что завтра увезет Горлунг из Торинграда.
Прошло много времени с тех пор, как Олаф покинул покой княгини, она все, так же сидела на лавке, неподвижная, словно высеченная из камня. Пламя очага, в который заботливый рында подбросил поленьев, ярко освещало светлицу.
Эврар молча собирал в маленький сундучок венцы и перстни своей госпожи, туда же он положил руны, завернутые в вышитую тряпицу. На ложе Горлунг были положены несколько платьев, сорочки и подбитый мехом плащ, там же лежали завернутые в тряпицу травы, оставшиеся с тех давних пор, когда она их собирала и бережно сушила.
Горлунг, словно очнувшись, с удивлением посмотрела на все эти молчаливые приготовления.
— Эврар, неужели и ты заодно с ним? Ты хочешь, чтобы я уехала? Покинула Торинград? — не веря своим глазам, спросила Горлунг.
— Выхода нет, светлая, он прав. Князь новый не отстоит Торинград, оставаться здесь нельзя, это верная погибель, — ответил рында.
— Как погибель, неужели ты в это веришь? — впервые со времени тризны оживилась Горлунг.
— Верю. Славяне сметают всё на своем пути, сеют смерть и разруху везде, как и любые завоеватели, местные их почти везде поддерживают, — вздохнув, сказал Эврар.
— Эврар, я не могу поверить в то, что ты уговариваешь меня бежать от мужа, — с улыбкой сказала Горлунг.
— От такого мужа, не грех и бежать, — мудро заметил рында.
— Но, Эврар, я, же княгиня, а не девка обычная, негоже это…
— Нынче княгиня, а кем будешь через седмицу, когда придут славяне? — резонно спросил он.
— Они не тронут меня, я же женщина слабая, что с меня взять, выгонят и все, — ответила Горлунг.
— Светлая, ты не понимаешь, воины в набегах свирепы, — покачав головой, ответил рында — они не такие, как дружинники, они лютые и жестокие. Мужчины в походе, захватывая земли, теряют над собой власть, они сеют смерть везде и совершают то, что в другое время не смогли бы. Женщин, попавших на глаза захватчикам, ждет не легкая участь, не завидная. Если ты будешь среди них, над тобой надругаются, а потом убьют жестоко…
— Мне не привыкать, мой муж не особо ласков, — усмехнулась Горлунг.
