уютнее. И от этого Гуннхильд становилось еще хуже, видя, как Утгард преображается, она без устали корила себя за то, что сама не заставляла рабынь трудиться больше. Если бы Гуннхильд знала, что Олаф настолько недоволен своим бытом, то что-нибудь изменила бы в хозяйстве Утгарда, и тогда эта бы Горлунг так не поднялась в глазах всех. А что будет, когда Олаф приедет? Он, наверное, осыплет Горлунг дарами за такой труд, а её, Гуннхильд, отругает.
Гуннхильд вздрогнула, ревность искрами зажглась в её сердце. Неужели Олаф, придя из похода, отправится в покой к славянке? Что нашел он в ней? У неё даже подержаться-то не за что, одни кости. Не чета она ей, не чета. Но, может, Олаф в походе перегорит и больше не взглянет на славянку? Ох, как бы хотелось Гуннхильд в это верить.
И успокоив себя, сей сладкой мыслью, Гуннхильд направилась обратно в Утгард.
Поздним вечером Горлунг сидела на ложе, в своем маленьком покое, освещенная лишь светом ночной властительницы, сияющей в темном, безоблачном небе. Полнолуние нынче, его так долго ждала Горлунг.
Эти дни после уезда Олафа были самыми счастливыми в жизни Горлунг. Теперь она понимала князя Торина, как никогда прежде, вкусив власти, Горлунг не хотела более от неё отказываться. Она не покладая рук трудилась и, видя результаты своего труда, Горлунг переполнялась гордостью за себя.
Если изначально ей подчинялись по приказу Олафа, то теперь люд Утгарда видел, что вся проделанная ими работа налицо. Хозяйство Утгарда наконец-то наладилось, везде было чисто, не только в общей зале и опочивальнях, но и во дворе, в бане. Погреба и сараи ломились от заготовок на зиму: соленой рыбы, мяса, меда. Скоро к ним прибавятся овощи, пересыпанные землей и деревянными стружками, зерно, собранное с полей.
Лишь одно отравляло жизнь Горлунг — это жена Олафа. Горлунг её невзлюбила с первого взгляда, и мнение о Гуннхильд становилось со временем только хуже: недалекая, ленивая, тщеславная женщина, у Олафа должна быть иная жена. Такая, как она, Горлунг: сильная, властная, хозяйственная.
Горлунг перекинула косу через плечо, посмотрела на звездное небо, на сверкающую, словно блюдо луну. В руках у неё были высохшие длинные листья, её пальцы медленно перетирали их в пыль, а губы шептали древний заговор. Смертельно опасными становились эти листья для тех, кто их проглотит, а их обязательно кое-кто отведает. Размолов всё листья в пыль, Горлунг прошептала коротенькую молитву Фригг. Ну, что же, пора, время пришло.
Встав с ложа, Горлунг достала из сундука небольшую деревянную миску и положила в неё образовавшуюся смесь болотно — зеленого цвета, добавила к ним другой травы, также размолотой в пыль, и пересыпала всё в маленький мешочек на длинном шнурке.
Наука Суль не прошла даром, всё вспомнилось. Закончились времена её целительства, наступают времена иные.
ГЛАВА 36
Небывалые для столь ранней поры холода накрыли Норэйг, даже поверхность Эгирова царства была покрыта тонким слоем льда. Ветра дули пронизывающие, лютые, словно боги решили покарать людей за небывало теплое лето, за то, что столько заготовок на зиму было сделано, за богатый урожай зерна.
Вся земля была покрыта серебристым инеем, что больно жег глаза в лучах утреннего солнца, собравшемуся на побережье люду Утгарда. Несмотря на то, что все они стояли в теплых меховых плащах, люди ежились и нетерпеливо вглядывались в морскую гладь. Там на краю видокрая показались пять небольших черных точек, что медленно, но верно приближались к берегу Утгарда.
Это были, несомненно, драккары, они продвигались к берегу медленно. Лед ломался, словно сахарная корочка, когда весла в умелых руках хирдманнов опускались на эту зыбкую гладь. И с каждым взмахом весел и хрустом тонкой белой глади драккары становились всё ближе и ближе. На самой большой из них был вырезан дракон, и изображение этого чешуйчатого змея вселяло в собравшихся на берегу людей надежду.
Маленький грустный мальчик с волосами цвета янтаря, не отрываясь, смотрел на эти точки и шептал:
— Отец, отец, наконец-то….
Мальчишку окружили хирдманны, эти рослые, видавшие многое в жизни мужчины, будто виновато, толпились вокруг него. Хирдманны неловко хлопали по плечу Рагнара, словно подбадривая, но мальчишка этого не замечал, он дождался отца.
Рядом с ними стояла женщина в длинном бордовом плаще, подбитым серебристым мехом. Она с волнением смотрела на морскую гладь, вздыхая каждый раз, когда весла хирдманнов ломали тонкий лед. Сердце её взволнованно билось, но в нем не было ни надежды, как у остальных, ни страха, лишь покорность воле богов.
Олаф стоял, облокотившись на борт драккары, вглядываясь в берег, в стоящих на нем людей, что ожидали его, он напрягал глаза, стараясь их всех разглядеть. Олаф уже не замечал ни пронизывающего ветра, ни сковывающего пальцы холода, всё это стало теперь не важным. Наконец-то он дома, какими тяжелыми были эти месяцы, вдали от Утгарда. Набег был достаточно удачным, можно будет безбедно прожить до следующей зимы, это грело душу Олафа. Но каждый день этих тяжелых месяцев, он хотел скорее вернуться в Утгард, Олаф молил богов о приближении этого дня.
В этот раз он привез много тканей, украшений, безделушек для своих женщин: с изумрудами для Гуннхильд, с рубинами для Горлунг, с перлами для обеих. Конунгу Ингельду Молчаливому Олаф привез из этого набега богатый, украшенный редкими самоцветами кинжал. Золото было ссыпано в кожаные мешки, эти мешки были разделены поровну между всеми повелителями волн, и золото было одинаково прикреплено к середине драккар. Трепли были привязаны крепкими веревками друг к другу, в Утгарде появится много новых рабочих рук, а остальных Олаф решил продать.
В нынешнем набеге Олаф нанял еще одного хирдманна, думая об этом, викинг улыбнулся, вот он главный дар для Горлунг — у этого нового хирдманна была женщина, что сейчас стояла подле него. Женщина была красива, её спутанные золотые волосы были заплетены в неряшливую косу, но это её нисколько не портило. Вторая дочь Торина, сестра его Горлунг. Ведь его женщине так одиноко в Утгарде, а эта будет Горлунг веселить.
Когда драккары приблизились настолько, что Олаф мог разглядеть стоящих на берегу людей, он с гордостью посмотрел на маленькую фигурку Рагнара, вырос-то как! Настоящим воином будет. А вот и Горлунг, в бордовом плаще, как же он соскучился по ней, нынче ночью он осыплет её своими дарами, взойдет с ней на ложе наконец-то не только в своих мыслях, но и наяву.
«Но где же Гуннхильд?» — подумал Олаф, обычно она стояла впереди всех, протягивая к нему руки. Неужели приболела, а может, осерчала на него за холодное прощание, да так что решила не встречать? Но Олаф загладит перед ней вину, вон сколько даров ей везет, ничуть не меньше, чем Горлунг. Более он никогда не будет Гуннхильд пренебрегать, она ведь его законная жена, мать его сына. Надо держать своих женщин в строгости, чтобы не думали склоки да ссоры заводить.
Едва Олаф ступил по колено в воду, омывающую берег Утгарда, как к нему на шею бросился Рагнар. Мальчик прижимался к нему всем телом и сквозь слезы шептал:
— Отец, наконец-то ты приехал!
Олаф был поражен таким приемом, Рагнар даже когда был совсем крохой, не встречал его из набега со слезами на глазах. Он обводил изумленным взглядом всех присутствующих, хирдманны и их жены отводили глаза, трепли потупились, лишь одна Горлунг смотрела прямо ему в глаза спокойным взглядом и хрипло сказала:
— Приветствую тебя, Олаф Ингельдсон.
Сказала и слова её разнеслись ветром по всему берегу и полетели дальше над морем, к самому
