Окно выходит в белые деревья...

                                                                                   каждому новое имя,
и мы въедем на велосипедах не в смерть,
                          а в иное совсем бытие,
снова ты,
                снова я,
                               только под именами другими,
и прижмемся к земле,
                                       и земля не отпустит с нее.

7-8 августа 1995

Самолет Милан — Палермо, Санта-Флавия

ТРИ ФИГУРКИ

По петрозаводскому перрону,
зыбкому, как будто бы парому,
шла моя любимая с детьми.
Дети с ней почти бежали рядом
и меня упрашивали взглядом:
«Папа, ты на поезд нас возьми…»

Что-то в тебе стало от солдатки.
Все разлуки, словно игры в прятки.
Вдруг потом друг друга не найти?
Женщины в душе всегда готовы
молча перейти из жен во вдовы,
потому их так пронзают зовы
железнодорожного пути.

На перроне, став почти у края,
три фигурки уменьшались, тая.
Три фигурки — вся моя семья.
Монументы — мусор, как окурки.

Что осталось? Только три фигурки —
родина предсмертная моя.

1995

ГДЕ ДОРОГА ДОМОЙ?

По Америке, столь многодетной,
                          но строго диетной,
где ни яблок моченых,
                          ни хрустких соленых груздей,
я веду «кадиллак»,
                          а со мною мой сын шестилетний —
к пятилетней возлюбленной
                          сына везу на «birthday».
Заблудилась машина моя.
                          Все вокруг до испуга похоже.
И жестоко пророчит
                          сынишка рассерженный мой:
«Знаешь, папа,
                          с тобой может что-то случиться похуже.
Ты однажды возьмешь
                          и забудешь дорогу домой».
Суеверно я вздрогнул,
                          задумался ошеломленно.
Что ты сделал со мною,
                          пророчеством не пожалев?
«Где дорога домой?» —
                         себя спрашивали миллионы
под крестами в Стамбуле,
                         в Шанхае,
                                         на кладбище Сен-Женевьев.
Несвобода уродкой была,
                         и свобода у нас изуродованная.
Лишь бесчестье богатства
                       да глупая честная нищета.
Страшный выбор —
                        безденежье или безродинье.
Где Россия?
                        Прикончена бывшая.
                                                            Новая не начата.
Все надеялся я,
                              что нахапаются,
                                                            наиграются.
А они зарвались.
                           Никакой им не нужен поэт.
Происходит
                           выдавливание
                                                        в эмиграцию.
                                                                  Но поэзия — воздух души.
                            Эмиграции воздуха нет.
Я тот воздух России,