гвоздочки в ладони Христа. Я руки убийством не пачкала, лишь издали — не упрекнуть! — вгоняла опущенным пальчиком мечи гладиаторам в грудь. Я поросль, на крови созревшая, и запах ее мне родной. Я, публика, создана зрелищами, и зрелища созданы мной. Я щедро швыряюсь деньжонками. Мне драться самой не с руки. Махайте, тореро, шпажонками, бодайтесь бодрее, быки! Бодайтесь, народы и армии! Знамена зазывней мулет. Сыграйте в пятнашечки алые с землей, бандерильи ракет! Вот будет коррида, — ни пуговки на шаре земном! — благодать! Да жаль, не останется публики, чтоб зрелище посмаковать». _________________ «Мы не убийцы и не жертвочки, не трусы мы, не храбрецы, мы не мужчины и не женщины — мы продавцы, мы продавцы. За жизнь дерутся бычьи рожечки, а у кровавого песка: „Кому конфетки, бутербродики, кому холодного пивка?“ Коррида — это дело грязное, ну, а у нас особый мир: „Кому мороженого, граждане? Вам крем-брюле, а вам пломбир?..“ Нам все равно, кого пристукнули, — нам важно сбагрить леденцы. Мы никакие не преступники — мы продавцы, мы продавцы!» _________________ «Я тореро. Я в домах принимаем актрисами, графами, даже прелатами. Все таверны мои фото на стены свои закопченные гордо приляпали. Только где-то в одиноком крестьянском домишке, заросшем полынью и мятою, нет портрета, и закрыты мне двери туда, — это дом моей матери. Взгляд кристален, будто горный родник. Говорит он мне горько, задумчиво: „Ты крестьянин. Ты обязан к земле возвратиться. Земля так запущена. Ты забылся. Ты заносчиво предал свой плуг, и поля без тебя — безголосые. Ты убийца тех быков, что лизали нетвердое темя твое безволосое…“ Я тореро. Мне не вырваться, мама. Я жить не могу без опасности. Яд арены: кто однажды убил, должен вновь убивать по обязанности. Как вернуться в мое детство? Какою молитвой убийства отмолятся? Отвернутся от меня все цветы — на руках моих кровь не отмоется. И врагами все быки будут мрачно смотреть на меня, плугаря незаконного, и рогами отомстят мне за братьев, которые мною заколоты. Знаю — старость будет страшной, угрюмой, в ней славы уже не предвидится. Что осталось? Посвятить, как положено, бой, — но кому? От отчаянья — ложе правительства?» ____________________ «Тореро, мальчик, я старик. Я сам — тореро бывший. Взгляни на ряд зубов стальных — хорош отдарок бычий? Тореро, мальчик, будь собой — ведь честь всего дороже. Не посвящай, тореро,
