– Папе расскажет. Вешайся, Темка! – посоветовали Коржину.
– У нее отца нет, а мать в тюрьме, за то что она его убила, – сообщил Димка.
– Да ладно тебе, Димас! Хоре свистеть.
– Кто свистит?! Я свищу?! У Соболевой мать отца убила! Моей мамке соседка Соболевых из их старого дома все рассказала. Она сама видела, как мать Зинки арестовывали – в наручниках по двору вели и в каталажку потом отправили!
– Ни фига себе! С кем мы учимся?! Постой, паровоз, не стучите колеса…
– Соболева – дочь убийцы. Убийца! Пойду-ка я отсюда подобру-поздорову, – Темка театрально сгреб с парты свои пожитки, изображая готовность пересесть.
– Убийца, убийца, – послышались шепотки.
Зина почувствовала, как ее шея и щеки окрашиваются в пурпурные цвета, внутри все похолодело, руки задрожали.
Она встала и выплыла из класса. Хотелось лететь стрелой, быстрее звука, доносившегося из-за спины шепота: «Убийца! Дочь убийцы!» – но ноги ее не слушались, они могли лишь апатично передвигаться.
– Соболева – убийца! Мелкий монстр! – хихикнул Тема.
– Заткнись ты уже, – шикнул на него посерьезневший Полтинников. Он понял, что перегнул палку.
– А чё? – обиженно чекнул Коржин.
– Ничё! – Лаконичный Димкин аргумент вкупе с жестким взглядом возымел действие – Темка больше вопросов не задавал. И вообще, все ребята прекратили шушукаться и обсуждать эту тему, словно ничего и не произошло.
Начался урок. Учительница обратила внимание на лежавшие на первой парте Зинины вещи только в самом конце занятия.
– А где Соболева? – спросила она.
– Не знаем. Была здесь и ушла.
– Заболела, наверное, – озвучили версию.
– В медпункт пошла?
– Да скорее всего, – сказал Димка.
– Тогда вы ее вещи ей передайте.
Девочки из свиты Милы Капраловой сложили в оставленную Зиной сумку ее учебник и тетрадь. Все думали, что Зина отсиживается в каком-нибудь крыле школы, этажом выше. Поплачет и придет на следующий урок. Но ни на следующий – биологию, – ни на алгебру, что стояла в расписании третьим уроком, Соболева не явилась.
Сумку ее принесли домой девочки из класса. Позвонили в дверь и передали вещи открывшей им Алевтине Наумовне. Зайти отказались.
На следующий день Зина в школу не пошла. Она, как обычно, встала в полседьмого, позавтракала, оделась, но, когда за бабушкой закрылась входная дверь, девочка сборы в школу прекратила. Она переоделась в домашнюю одежду и никуда не пошла. Вечером, когда Алевтина Наумовна вернулась с работы, Зина ни словом не обмолвилась о своем прогуле. На следующий день все повторилось, и на третий – тоже. Но бабушка о прогулах все же узнала. В четверг Алевтина Наумовна пришла с работы раньше обычного, сердитая и встревоженная.
– Зинаида, что происходит? Почему мне звонят из школы и говорят, что ты пропускаешь занятия? – начала она с порога. Женщина даже не стала разуваться – так и прошла на кухню с сумками и в уличной обуви, где, судя по звукам, находилась девочка.
Зина, которая в этот момент сливала воду с отваренной картошки, от неожиданности опрокинула кастрюлю. Она взвизгнула от боли, ее тонкая рука тут же покраснела.
Алевтина Наумовна вмиг прекратила читать нотации. Для нее сразу стало неважно, сколько уроков прогуляла ее внучка, это было мелочью по сравнению с ее здоровьем. Она бросилась к шкафчику с лекарствами, быстро нашла нужное средство и обработала поврежденную руку.
– Очень больно?
– Да, – закивала девочка со слезами на глазах.
– Что же ты так неосторожно?
Вопрос был риторическим. Алевтина Наумовна понимала, что сама виновата в случившемся – не смогла поговорить с ребенком спокойно, и вот, пожалуйста, результат – на руке волдыри.
– Сегодня мы уже в поликлинику не успеем, завтра с утра поедем. В школу не пойдешь.
Девочка улыбнулась едва заметной улыбкой. Вышло, как она и хотела – теперь можно официально не ходить на уроки.
Алевтина Наумовна собрала рассыпавшуюся в раковине картошку, закончила начатое внучкой приготовление ужина. Когда они с Зиной поели, Алевтина Наумовна, придав голосу как можно больше мягкости, спросила:
– Так почему ты все-таки не ходила в школу?
Зина ожидала этого вопроса. Она рассчитывала сказать, что заболела; знала, что бабушка ей не поверит, но ничего другого на ум не пришло.
– Я… я… – всхлипнула девочка. Горький комок подкатился к ее горлу, мешая говорить. – Переведи меня в другую школу! Я больше не могу туда ходить! Ну, пожалуйста, бабушка!
– Бедная моя девочка! Что же у тебя стряслось?
Что стряслось, Зина рассказать бабушке не могла. Если бы она заговорила про родителей, у нее бы сплошным потоком полились слезы. Она всегда плакала, когда вспоминала ту историю. А еще нужно было бы поведать о непростых отношениях с одноклассниками, о том, что ее постоянно дразнят и она в классе – изгой. А об этом говорить стыдно, потому что стыдно быть изгоем.
– Ничего, бабушка. Ничего не случилось. Но я больше не могу там учиться!
– Куда же я тебя переведу? – вздохнула Алевтина Наумовна. Она поняла, что откровенности от внучки не дождется.
– Куда-нибудь. Шестнадцатая школа рядом или двадцать вторая.
– Это же нужно с директором вопрос обсудить. А если там мест нет?
– Ну и что? Есть и другие школы в городе. Сходи туда, бабушка. Пожалуйста!
– Хорошо. Если уж тебе этого очень хочется.
– Спасибо, бабулечка! А когда?
– Может, через недельку выберусь. Мне же для этого с работы надо уйти.
– Так не скоро? – погрустнела девочка.
– Раз уж тебе так приспичило, можешь сама сходить в новую школу после уроков.
– Сама? А меня там будут слушать?
– А почему бы нет? Ты ребенок, а школы работают для детей. Директор просто обязан тебя выслушать.
Апрель. Санкт-Петербург
На небе пригорюнилась круглолицая луна в окружении тусклых городских звезд. Время – начало двенадцатого – самое подходящее для общения с сущностями потустороннего мира. Майя зажгла свечи, много свечей – электрический свет в таком деле не союзник, заварила кофе с имбирем – он всегда ей помогал прийти в нужное состояние, когда все мелкие бытовые мысли замолкали, оставляя место лишь приятным и высоким, как то: о поэзии или о любви, большой и вечной, о любви прекрасного принца. То, что у нее получилось материализовать желаемое с помощью письма, Майю вдохновляло. Пусть Иван и не красавец (все-таки белобрысые не в ее вкусе) и далеко не миллионер, а предприниматель средней руки и он ей даром не нужен – по говору ясно, что он приезжий, но, черт возьми, она же сама описала факт их знакомства! Пусть все совпало не в точности, но это – детали. Ну, промашка вышла – вместо респектабельного красавца материализовался какой-то замухрышка, совсем не того уровня, как ей хотелось, и ростом ниже ее на голову. Можно считать это тренировкой, а в следующий раз она непременно опишет свою встречу с олигархом.
Майя налила в чашку кофе, и красное, как кровь, вино в высокий бокал, разулась, распустила волосы, тряхнув ими перед зеркалом, как цыганка, достала с полки томик стихов Блейка – он тоже помогал ей настроиться на нужный лад – и уселась на широком подоконнике. Майя пила кофе и вино, отстраненно
