Лонси уже спал.
На четвертый день у нее был приступ.
И на шестой.
И на восьмой.
В комнате, несмотря на распахнутые день и ночь окна, стоял тяжелый запах болезни. Разглядывая соскоб кожи, плавящийся под заклинанием, доктор Элат поджимал губы в мрачной гримасе. Лонси отчаянно надеялся, что он хотя бы раз, как благородный врач из романа, не потребует платы за визит или лечебные концентраты; маг сам себе был смешон и жалок, но деньги таяли как масло под южным солнцем, а поиски работы оставались безуспешными.
После десятого дня – и пятого посещения, – аккуратно вложив в бумажник неделю сытой жизни под крышей, доктор Элат с неизменной усталой гримасой сказал:
– Не хочу вас огорчать, господин Леннерау.
– Что? – тихо сказал Лонси.
Должно быть, на его лице было написано неподдельное отчаяние, потому что все повидавший врач смягчился.
– Мне очень жаль, – сказал он. – Состояние вашей супруги ухудшается. Последний приступ обычно переносится намного легче, а в этот раз... Я могу порекомендовать вам более квалифицированного медика. У доктора Сейрината огромный опыт, в том числе по части четной лихорадки. Он не один десяток больных без осложнений провел через все восемь приступов.
– Да, – сказал Лонси, – да, – и механически записал адрес доктора Сейрината.
Денег не оставалось даже на снадобья.
Проводив его, маг сел на ребристую кровать и сжал голову руками. Горянка спала. Теперь она почти все время спала. Лонси смотрел на нее, ставшую похожей на скелет, на уаррского живого мертвеца, и в отчаянии думал, что потратил деньги впустую. Она умрет, а он останется без средств к существованию. Все его проклятое благородство ушло в прах. Все впустую. Какого беса? Элат не проявил благородства, а господин Леннерау почему должен? То есть господин Леннерау, может, и должен был всем пожертвовать ради выздоровления любимой супруги Цинелии, а господину Кеви таянка Юцинеле приходилась ровным счетом никем. Судьба ей назначила подхватить в Рескидде четную лихорадку и умереть в грязной норе; вполне подходящая смерть для немытой дикарки. С какой стати порядочный господин из Аллендора должен был заботиться о какой-то горской дряни? Потратить на нее все, что имел? На эти средства он мог, соблюдая экономию, прожить несколько месяцев, за это время сыскал бы для себя приличную должность, и не со стороны, терзаясь завистью и тоской, смотрел бы на ночные увеселения рескидди, а сам пристойно, но приятно отдыхал после честного труда...
Теперь она умрет. И Лонси умрет – под забором, как грязный бродяга. Он не знал, как выживают нищие, зато хорошо знал, что чем беднее выглядит человек, тем меньше у него шансов получить хорошую работу.
«О чем я думаю, – криво усмехнулся маг, глядя на осунувшееся лицо больной: меж разомкнутых губ на месте передних зубов виднелся темный провал. – До чего я дошел. Десять... да, десять лет назад я думал, что Лонсирему Кеви один шаг до государственного мага, чуть ли не суперманипулятором себя видел. А теперь я под чужим именем в чужом городе и готовлюсь сгинуть бесславно. Что я сделал? За что мне это?! Если бы я хоть преступление совершил, был бы виновен хоть в чем-нибудь! Это несправедливо. Бесы бы побрали господина Маджарта. И... и принцессу тоже. Я только делал все, что они велели, и вот как со мной расплатились. Бесы бы побрали их всех! Рескидду. Магический год. Козу эту таянскую. Я не хочу умирать!»
– Ты все равно умрешь, – одними губами сказал Лонси горянке. – Ты уже умерла. Я не должен тут с тобой сидеть. Я не некромант.
Солнце село, но небо еще оставалось светлым: прозрачный купол в облачных занавесях. Поднимался вечерний ветер, поезда вдалеке на вокзале кричали долгими голосами, точно перелетные птицы. Череда огромных воздушных шаров плыла вдалеке. На башнях уже засветили большие лампы, чтобы не разбились те, кто ночью отправится летать над городом. К озерам Дженнерет и Джесай скоро поплывут по каналам разукрашенные лодки, и до утра в безмятежных водах будут отражаться разноцветные огоньки. Умрет девочка из Таяна, умрет бездарный аллендорский маг, а вечная Рескидда, не зная печали, споет над ними, и хрустальные ее гармоники прозвенят голосами звезд.
Лонси поднялся и выглянул в окно – то, что выходило в переулок. Ему пришлось изогнуться, чтобы увидеть вывески на привокзальных кабаках. Храм здесь был недалеко, но мелодию бесконечного гимна выводил не чистый голос священницы, а пьяный и прочувствованный мужской бас. Какому-то арсеиту, видно, было очень хорошо жить на свете. Из второго окна открывался вид на сквер с гирляндами и фешенебельный ресторан; прямо-таки музейная диорама, «жизнь богатых и жизнь бедных»...
«В конце концов, – горько подумал маг, – можно пойти и просто выпить. Напиться. Все равно уже ничего нельзя сделать. Я так не могу больше. Я с ума сойду».
Позади долго и хрипло вздохнула Неле. Лонси обернулся. Горянка лежала неподвижно, глядя в потолок тускло поблескивающими глазами. Шатаясь, Лонси подошел к ней и сел на край кровати. Деревянная рейка больно врезалась ему в бедро. Неле не шелохнулась.
– Ты... не спишь? – едва слышно спросил Лонси.
Если бы Неле что-то сказала, хотя бы просто перевела на него взгляд, магу не хватило бы совести бросить ее одну. Он побоялся бы оставлять живого человека на погибель и, наверно, через некоторое время погиб бы вместе с горянкой. Но девочка только вздохнула еще раз, короче и тише, и ее веки, едва разомкнувшиеся, вновь опустились. Окостеневшее лицо показалось совершенно безжизненным. Сердце Лонси гулко бухало. Он никогда прежде не видел мертвецов. Будь обстоятельства иными, он потерял бы самообладание только из-за того, что оказался в одной комнате с трупом, но сейчас уже не имел сил бояться попусту.
Он встал и отошел на середину комнаты, пристально глядя на Неле. Та не шевелилась.
Проверять пульс Лонси не собирался.
Его била дрожь – лихорадка внезапной надежды, словно он, отчаявшаяся дичь, вдруг чудом оторвался от погони. «Я не некромант», – повторил он про себя и еще подумал, что за погребение с него потребуют денег, и с какой радости ему платить? Он вообще никогда не имел никакого отношения к этой девке. Деньги нужны самому... деньги нужны живым, мертвым они без надобности. Какая ей теперь разница? Пусть ее свезут туда, куда свозят в Рескидде бродяг. А может, и хозяин гостиницы заплатит: он все равно скоро выгодно продаст эту лачугу.
Надо уходить.
Лонси заметался по комнате, вытащил остатки денег, быстро собрал вещи, которые имели ценность и могли как-то понадобиться. Эту ночь он мог скоротать на вокзале, в комнатах ожидания. Потом... в конце концов, можно будет придумать что-нибудь, соврать, что обокрали, например, и обратиться за помощью. Или купить билет и вернуться в Аллендор, только не в Ройст, а куда-нибудь в глухомань, где Лонси сойдет за мага. Или в Рескидде остаться... «Там решу», – сказал он себе и обернулся, последний раз окидывая комнатку взглядом.
Почудилось, что Неле шевельнулась на своем одре, но Лонси предпочел этого не заметить.
– Все, – сказал он так тихо, что сам едва услыхал, – все.
Ночной ветер свистел вдоль переулка, катил по камням мостовой легкий мусор, развевал полы накидки. Далеко за углом, в саду возле дорогого отеля, соловьем разливалась певичка, и гремел блестящий оркестр. Лонси зажмурился и вдохнул полной грудью. Он чувствовал во всем теле странную нервозную легкость: одинокий, беззащитный, безденежный, он все-таки был свободен.
Лонси провел в Рескидде не так много времени, но достаточно пробродил по ней, чтобы уже не чураться ее переулков. Слух его приноровился к вульгарному диалекту, желудок – к местной пище и питью. В нем, конечно, узнавали иностранца, но уже не принимали за праздношатающегося. К прибывшим в город по делу рескидди относились несколько лучше, чем к искателям развлечений.
За спиной молчали пять этажей старого дома; чем выше, тем гуще было их молчание, к пятому оно
