книг он не читает, газет — тоже, приемника в доме — и того нет у него.
О покойной жене он тоже вспоминал вскользь, как о чем-то малосущественном и неинтересном. Почти ничего не говорил о сыновьях. На первом плане стояла у него производственная тема. Тамара Акимовна, слушая Вахтомина, скучала и думала о том, что вот человек, который не знает других радостей, кроме своего дела, который может сутками пропадать на комбинате и, вернувшись, сутками говорить о том, что сделал сегодня. Такая односторонность в Вахтомине казалась Тамаре Акимовне неестественной. Она решила, что смерть его жены Александры так сильно повлияла на Клавдия Сергеевича, что только в работе и разговорах о производстве он ищет и находит успокоение. Тамара Акимовна решила, что Клавдий Сергеевич говорит так много только потому, чтобы не оставаться наедине со своими мыслями. Мрачное выражение Вахтоминского лица она приписывала тем же причинам, и, как могла, старалась отвлечь его от невеселых мыслей. Тамара Акимовна жалела этого человека; но ведь говорят в народе: «Она жалеет его!», когда хотят сказать: «Она его любит!»
Тамара Акимовна ошиблась, и скоро ей предстояло узнать об этом.
Однажды вечером Клавдий Сергеевич пришел к ней торжественный и молчаливый. Он важно сел за стол, аккуратно подтянув брюки, попросил Тамару Акимовну сесть напротив и, прочистив покашливанием голос, сказал:
— У меня, Тамара Акимовна, есть одно важное предложение.
Она кивнула и продолжала выжидательно смотреть на Вахтомина. Клавдий Сергеевич пригладил волосы, которые он носил с пробором посередине. Он считал, что именно такая прическа придает ему солидность.
— Предложение вот какого характера, — продолжал Вахтомин, опустив глаза, рассматривая узоры на скатерти. — Я, Тамара Акимовна, как уже вам было неоднократно доложено, бобыль, то есть вдовец, — он старался так выговаривать фразы, чтобы они выглядели убедительно и строго. — Вы тоже, к сожалению, вдовушка. Правда, у меня есть семья, сыновья там, матушка, но сейчас я свою мысль веду к тому, Тамара Акимовна, что, как мужчина, я холостой, а вы, как женщина, тоже одинокая. Разве не так? Я надеюсь, вы хорошо уяснили для себя мою мысль?
Тамара Акимовна было очень серьезна, когда произносила ответ:
— Хорошо уяснила.
— С какой же точки зрения, — волнуясь, сказал Вахтомин и поднял на нее глаза, — вы расцениваете мое предложение?
Тамара, Акимовна разглядывала лицо Вахтомина — темное и мрачное даже в такой ответственный момент; но, может быть, оно было мрачным именно потому, что момент — ответственный? Сама Тамара Акимовна не испытывала ни волнения, ни возвышенных чувств. Почти не задумываясь, она коротко бросила:
— Можно попробовать, Клавдий Сергеевич.
И покраснела.
Он начал вставать из-за стола, уронил стул, бросился поднимать его, задел стол, ваза с цветами опрокинулась и вода вылилась на скатерть.
В тот же день после долгой беседы они приняли решение продать оба своих дома, чтобы купить один — в селе. Жить в Вахтомино Тамара Акимовна категорически отказалась.
Такими были ее воспоминания.
…За окном смеркалось. В комнате было почти темно, когда Тамара Акимовна, сбросив с себя оцепенение и вернувшись в действительность, решила все же заняться делом. Она встала, включила свет, вздохнула, увидев грязные следы на полу, оставленные сапогами рабочих, сходила в сени за ведром, и тряпкой и принялась за уборку.
Клавдий Сергеевич вернулся домой в отвратительном расположении духа. Сегодняшняя встреча с Тамарой Акимовной принесла ему одни разочарования. Черт возьми, как было бы великолепно, если бы она согласилась жить в деревне! Дом Вахтомину не продать, коль скоро до сих пор не появилось ни одного покупателя. Да и откуда этому покупателю взяться? Из села, а тем паче из города никто в деревню жить не поедет. Опять же, когда возникнет вопрос о продаже Тамариного дома, смогут ли они этот вопрос положительно решить? Сомнительно что-то.
А что касается ее слов, чтобы пацаны жили здесь и там, так из этого ничего не выйдет, Тамара Акимовна. Дудки-с. Каждый сверчок должен знать свой шесток. Слишком много свободы вы, Тамара Акимовна, предлагаете этим бездельникам. Они тогда вообще на шею сядут. Может быть, вы и тороваты на добрые дела, Тамара Акимовна, да только Клавдий Сергеевич Вахтомин никому не позволит ломать его, вахтоминский, метод воспитания. (Вахтомину казалось, что у него есть такой метод).
Когда Клавдий Сергеевич сам был мальчишкой вроде Стаськи, отец колотил его так, что дым столбом стоял. Соседи-таджики удивлялись: вай-вай, разве можно? Отец колотил его так, что черная кошка с испугу вылетала в форточку. И что же? А ничего. Клавдий Сергеевич Вахтомин вырос порядочным человеком, много порядочнее некоторых других, которые сутками протирают в конторах свои штаны, — всякие там инженеришки да счетоводы с бухгалтерами, — вместо того, чтобы заняться полезным делом. Клавдий Сергеевич выполняет работу, нужную обществу, производит материальные ценности. Вахтомин не вор, не хулиган какой-либо. Он мастер цеха; Вахтомин хоть и начальник вроде бы, но в душе он пролетарий. Разве было бы это возможно, если бы отец в свое время не колотил его?
К тому времени, когда Клавдий Сергеевич приблизился к дому, мрачное настроение немного рассеялось, но не настолько, чтобы забыть обиду, которую нанес ему сегодня Станислав. Клавдий Сергеевич решил, что сейчас же, не откладывая в долгий ящик, серьезно поговорит с сыном.
В доме стояла тишина. Матушки нигде не было видно. Клавдий Сергеевич заглянул в комнату мальчишек: оба они валялись и одежде на кроватях и читали. Увидев отца, Юрий приподнялся и сел; Станислав же даже не пошевелился, продолжал лежать, подлец, как ни в чем не бывало. Стараясь сдержать раздражение, снова стеснившее ему грудь, Клавдий Сергеевич процедил:
— Хороши! В одежде — и на койках! Так вас мать учила?
Станислав встал, поправил одеяло, пересел на диван, но ничего не сказал. Юрка продолжал сидеть на краешке постели, смотрел на отца наивными глазами, и вдруг сказал:
— Папа, нам тетя Тамара интересную книгу дала — «Все о футболе».
Вахтомин собрался было накричать на мальчишек, но в последнюю минуту покашлял, глядя себе под ноги, и сказал:
— Все о футболе? Ну и ладно. А с тобой, Станислав, мне поговорить надо. — Вахтомин старался произнести свои слова легким тоном, но у него никогда не получался такой тон, потому что голос у него хрипел и сипел, как у гриппозника.
Станислав отложил в сторону книгу, встал, приблизился к отцу, сказал:
— Вот твой разговор, смотри, — и выпятил распухшую губу. — Тебе мало? Может быть, теперь в глаз поговоришь?
— Ну, извини, не сдержался, — миролюбиво сказал Вахтомин. — Разве ты не назвал меня негодяем?
— Беру свои слова обратно, — Станислав сделал разворот на сто восемьдесят градусов и сел на диван. — Говорить нам с тобой не о чем.
— Нет, есть о чем! — Если в первую минуту Вахтомин и испытал нечто вроде угрызений совести, увидев разбитую губу сына, то после его слов, в который раз за день налившись злостью и снова вспомнив о своем отце, взвился на дыбы: — Ты мне не перечь, Стаська, хуже будет!
— Убьешь, что ли? — насмешливо бросил тот. — Хуже еще что может быть?
— Из дома выгоню, как собаку! — окончательно вспылил Вахтомин.
— Пап, не надо! — Юрка готов был заплакать.
— Воспитал на свою шею дармоеда! — кричал Клавдий Сергеевич. — У всех дети как дети, а этот…
— Я могу и сам уйти, — Станислав встал. — А ты женись, папочка, — усмехнулся он. — Может быть, Тамара Акимовна тебя и воспитает, хоть я сильно сомне…
