— Станислав! — Она обняла его, но тут же легонько оттолкнула, внимательно посмотрела ему в глаза: — Ты напрасно убегал.
— Напрасно, Тамара Акимовна.
— Осознал? Вот и замечательно. Отец действительно тебя ударил?
— Немножко. Он нечаянно.
Тамара Акимовна грустно улыбнулась:
— За нечаянно бьют отчаянно, Стасик. Но тебе надо было прийти ко мне, а не бежать. Ведь прислал же ты ко мне Юру. Ты когда вернулся?
— Два дня назад.
— A-а… Значит, отец тебя видел уже?
— Конечно.
— Ну и как?
— Все в порядке.
— Слава богу.
Тамара Акимовна была в красивом розовом платье, волосы падали ей на лоб, глаза и губы улыбались; невозможно было найти название этой невероятной красоте. Станиславу было грустно от того, что Тамара Акимовна до сих пор не живет в их доме. Тогда бы он мог каждый день любоваться ею.
Станислав сказал, вздохнув:
— Мы с ним поговорили по душам. Он мне предложил работать у них на заводе.
— Только этого и не хватало! — возмутилась Тамара Акимовна, сердито сдвинув брови.
Станислав удивился:
— Почему?
На этот раз недоумение отразилось на лице женщины:
— Ты разве не понимаешь? Ведь тебе надо закончить школу! О какой работе может идти речь? Может, твой отец пошутил?
— Мы серьезно говорили.
— И ты согласился с ним?
— Да.
— Жаль. — Она сделала паузу. — Жаль. И жаль, что я не могу с ним поговорить.
Станислав не обратил внимания на эту ее фразу.
Тамара Акимовна спросила снова:
— А школа?
— Я пойду в вечернюю.
— Значит, — сказала она после паузы, — эта идея с твоим трудоустройством принадлежит Клавдию Сергеевичу?
— Я ведь не против.
— Дело не в этом, — Тамара Акимовна рассеянно смотрела поверх головы Станислава, в окно. — «Против» ты или «за» — это особый разговор… Впрочем, что это я? Лезу со своим уставом в чужой монастырь…
— Не в чужой, — сказал Станислав.
Тамара Акимовна ответила с грустной улыбкой:
— Чужой, чужой… Как там Юра?
— Нормально.
— Он в ту ночь у меня был.
— Я знаю. Ну, я пойду, Тамара Акимовна.
— И когда же ты начнешь трудиться?
— С понедельника. Я даже знаю, какой станок у меня будет.
— Вот как?
— Циркульная пила! Режет толстые доски, как нож — масло. Р-раз — и готово! — Станислав бодрился, понимал, что бодрится, и боялся, что Тамара Акимовна тоже понимает это. — До свидания, — сказал он, — я пойду.
Он был настолько разочарован разговором с Тамарой Акимовной, что настроение снова упало.
Иногда трудно разобраться в логике взрослых. Станислав видел в Тамаре Акимовне человека, который в ближайшее время станет ему родственником. Еще он видел в ней будущего хорошего товарища. Тамара Акимовна мало напоминала тех взрослых женщин, которых принято называть «тетями». Она не «тетя». Она именно Тамара Акимовна — со своими серьезными и доверчивыми глазами, которые, кажется, знакомы Станиславу всю жизнь и которые не могут принадлежать человеку холодному и равнодушному; она именно Тамара Акимовна с ее мягкой улыбкой, круглым лицом и прядкой светлых волос, упавших на лоб; она именно Тамара Акимовна, с которой так приятно говорить о пустяках, о «пустяшных пустяках» (фраза отца), потому что любой пустяк в ее устах приобретает вес.
Играя в тот день в футбол, Станислав смотрел на себя со стороны. Он думал, что мальчишки смеются над ним: без пяти минут станочник, а гоняет мяч вместе с пацанами.
Но никто ничего не думал, потому что никто ничего не знал.
Когда стемнело так, что уже нельзя было разобрать, где свои, а где чужие, Станислав и Юрка вернулись домой. Отец ужинал.
— Появились, мальчики? Ну, кто кому забил гол?
— Всяко было, — сказал Станислав, снимая рубашку. Вышел в сени, умылся под умывальником, вернулся в горницу, сел рядом с отцом.
— Тебе-то, по моему разумению, не следует уже мяч гонять, — как бы между прочим произнес Клавдий Сергеевич.
«Ну, вот».
— Это я только сегодня… У меня, отец, — Станислав почему-то не мог произнести слово «папа», — у меня, отец, мысль одна появилась. Только ты, прежде чем соглашаться или нет, подумай как следует.
— Учить меня будешь! Выкладывай.
— Я подумал, что нам с тобой не резон работать в одной смене.
Лицо отца вытянулось, щелочки-глаза стали еще уже.
— Это почему?
— Потому что я хочу побольше самостоятельности. Ты ведь желаешь видеть меня самостоятельным?
— Одно другому не мешает.
— Не обижайся, отец, но ты мне будешь мешать…
— Я?!
— Не совсем ты. Твое постоянное присутствие. Если, например, ты начнешь смотреть на меня, на мои руки, когда я буду стоять у станка, я стану нервничать и выдавать брак.
— Хм, — сказал отец. — А ты не нервничай… И долго же ты думал об этой чепухенции? Когда же мне на тебя смотреть, если у меня своих забот по горло? Ведь ты еще не отработал ни одной смены, а уже испугался. Удав я, что ли, чтобы есть тебя глазами?
Станислав засмеялся:
— Ты много раз говорил, что в моем возрасте был совсем самостоятельным человеком. Говорил?
— Ну?
— Я тоже хочу им быть.
Клавдий Сергеевич помолчал, бросил в рот кусочек хлеба, прожевал его.
— К Рожкову тебя определить?
— В другую смену.
— Так это Рожков и есть. Правда, у меня с ним отношения не того…
— Это тоже к лучшему. Он больше с меня станет спрашивать.
— Твоя взяла! — согласился отец. — Уговорил. Выйдешь в рожковскую смену.
Неожиданно в разговор вступила бабушка Варвара, которая молча возилась до этого в кухне с посудой. Она решительно заявила:
