отца. На память начали приходить слышанные когда-то Станиславом разговоры рабочих о мастере Клавдии Сергеевиче Вахтомине, о всех отрицательных сторонах в его деятельности. И, разворошив память, Станислав делал вывод: скорее всего, у отца отсутствовала добрая квалификация, а нехватку деловых качеств он старался компенсировать сверхактивной общественной работой. Станислав Вахтомин был далек от мысли судить своего отца; напротив, он давно «реабилитировал» его. Станислав хотел лишь, наблюдая за отцом издалека, возвращаясь мысленно в прошлое, понять: чем отец жил все последние годы — именно в те годы, когда сам Станислав начал познавать себя а окружающий мир? Но если Станислав не собирался судить своего отца, то теперь, увидев в новом свете многие отцовские поступки, пытался оправдать те из них, которые никому не причинили вреда (во всяком случае, видимого вреда), и от которых, если кто и пострадал, так это сам отец.
Воспоминания чаще всего приходили, когда Станислав стоял у станка и одинаковость операций (массовое производство не предусматривает частой смены технологии), и спокойный ритм убаюкивают, и забываешь о реальности.
Размышлял Станислав не только об отце и его странной смерти, память восстанавливала многие эпизоды из доармейской жизни. Станислав любил грустить — и он грустил, вспоминая детство..
Думая о деловых качествах отца, Станислав спрашивал себя «А чем может похвастать его сын?» Его назначили бригадиром, но он не подходит для этой должности; он вообще не приспособлен для руководящей работы, как не был приспособлен для нее отец. Станислав признавал за собой только один талант — схватывать все на лету. Но такая способность тоже не приносила ему большой пользы; тот, кто схватывает все на лету, чаще всего во всем остается дилетантом, подчас даже в собственном деле. Схваченное на лету недолго задерживается в голове. Правда, у Станислава был еще один талант — талант исполнителя. Если Станислава Вахтомина и могли обвинить в каких-либо грехах, только не в лени. Он не любил когда над ним тяготела невыполненная работа, не любил «оставлять на завтра то, что можно сделать сегодня», не любил, если кто-то добровольно пытается помочь ему, потому что считал: свой объем работ он сделает сам, даже если не будет понимать чего-то; если что-то и будет ему непонятно, он сумеет быстро узнать, что это такое.
Думая о своих деловых качествах, ревизируя свои интересы, Станислав убеждался, что больших и по-настоящему захватывающих интересов у него нет. Профессия станочника, например, приелась ему еще в детстве, когда он только-только познакомился с деревообработкой. Может быть, профессия эта быстро «набила оскомину» именно потому, что Станислав не увидел в ней большой сложности?
Были в теперешней жизни Станислава минуты, когда ему начинало казаться что он никуда больше не движется, и топчется на месте. Он старался убедить себя в обратном: «Почему — на месте? Я работаю, меня выбрали бригадиром. Разве это не движение вперед?..» Но обмануть себя он не мог.
Привыкнув к семейной жизни, он не охладел к Людмиле. При всей своей взбалмошности она была ему дорога. Станислав Вахтомин быстро привыкал к людям, которые ему нравились: значительно больше времени уходило у него на то, чтобы отвыкнуть от них. Он никогда не сможет до конца забыть Олю Барабанову. Даже симпатичный тамбовский милиционер, с которым Станислав общался менее часа, надолго остался в его сердце.
…Все же теперешняя жизнь Станислава Вахтомина должна измениться. Что-то должно произойти. Или надо предпринимать что-то. Надо, может быть, проявить характер и уговорить Людмилу махнуть на строительство комбината. Пока не поздно. Пока на строительстве этом, как говорил Вениамин, в юном городе Учкенте очень нетрудно получить квартиру. Пока…
Оказалось, что уже поздно.
Станислав заметил, что письма Людмиле начали приходить значительно чаще. А сама она стала задумчивой и несколько равнодушной. Если в первые, месяцы после вселения в новую квартиру Людмила часами наводила в комнатах порядок, чуть ли не по нескольку раз в день чистила порошком ванну и раковины (Людмила особенно радовалась ванне), если первое время женя могла часами говорить о том, как им повезло с квартирой, то теперь поостыла.
Выбрав удобную минуту, когда Людмила была более или менее оживлена Станислав сказал:
— Я вижу, Люда, тебе больше не нравится наша квартира.
— Мне? Почему? Ты шутишь? Очень хорошая квартира.
В другое время она бы произнесла эти слова более восторженным голосом.
— Ты стала… равнодушная, — добавил Станислав.
И, может быть, впервые в эти минуты он заметил, что лицо Людмилы выглядело несколько старше, чем обычно. При ярком дневном освещении, не «загримированное» косметикой, лицо Людмилы казалось менее гладким, чистым и юным, чем то, к которому Станислав привык.
— Конечно, ты взрослый человек, — согласился он. — Но мне кажется, что в последнее время тебя что-то смущает.
— Ты, оказывается, мнительный, мой милый солдатик, — легким тоном ответила Людмила. — Я устала, вот и все. Попробуй поработать у нас на фабрике… Я хочу отдохнуть.
— Возьми отпуск.
— Причем здесь отпуск? Я хочу отдохнуть по-настоящему, чтобы ни о чем не думать. Ни о какой работе, которая ждет… Каждый день, каждый день! Тебе этого не понять, потому что ты мужчина.
— Почему же? Понимаю. Если ты уволишься со своей фабрики, я не буду возражать, — сказал Станислав.
Людмила подозрительно хохотнула:
— И стать домохозяйкой, да?
— Вот именно.
— И жить на одну твою зарплату?
— Угадала.
— И ходить с протянутой рукой?
— Брось, — поморщился Станислав. — В конце концов, не так уж много нам и надо.
Презрение в голосе Людмилы сменилось гневом.
— Да ты соображаешь, что говоришь? Твой потолок — триста рублей. По-то-лок! До тебя мы жили с Олей почти на двести рублей, и то нам этих денег не хватало! Если я не буду работать, мы вылетим в трубу! У всех людей сберкнижки… накопления… А мы живем, как вороны: есть — клюем, нет — полетели дальше.
— Тогда я не знаю, что могу сделать для тебя.
Неожиданно Людмила рассмеялась.
— Ладно, не переживай, мой милый солдатик! Я пошутила. Куда мне отдыхать!.. Я, слава богу, пока еще здоровая баба, руки-ноги есть, могу работать…
— У тебя всегда… — начал говорить Станислав и замолчал, подумав, что может обидеть Людмилу своими, тоже не оригинальными, словами.
— …странные шутки, да? — закончила она за него. — Ты это хотел сказать?
— Что ж еще?
— Может быть, я тоже кое-что хотела? А? Я хотела тебя проверить, может… Может, я хотела узнать, как ты ко мне относишься… Любишь ты меня или нет?
— Ну и как?
— Любишь-любишь! — быстро ответила Людмила.
Было хорошо заметно, что на уме у нее что-то совсем другое…
Беспорядок в квартире угнетал Станислава, но он не мог решиться сказать об этом Людмиле. Наступил момент, когда Станислав обнаружил, что в шифоньере нет ни одной чистой рубашки.
— Люда, — спокойно обратился он к жене, — ты не знаешь, где моя кремовая рубашка?
— Здрасьте! — последовал ответ. — Она же в грязном белье. Надень другую какую-нибудь…
— Какой-нибудь другой тоже нет.
— Как нет, как нет! Пусти-ка, — отодвинув Станислава, она начала копаться в шифоньере, продолжая возмущаться: — Скажет тоже: нет… Рубашек этих было… Надо же… нету… все износил… Хм… Неужели… — Она выпрямилась; не глядя на Станислава, сказала: — Правда, нету… — Затем, выпятив нижнюю губу, сдунула с глаз прядку волос, спросила: — Как же так?.. — Громко хлопнула дверцей
