– Яркость перьев не всегда подразумевает чудного голоса. Вот павлины: какое чудесное оперение, а пенье – сущая насмешка. В то время как скромный серый соловушка заливается ангельским голосом. Не так ли? – Соня совсем оправилась от смущения и спокойно смотрела Толкушину в лицо.
Широкие изогнутые брови, складка между ними, резкие очертания рта, массивный подбородок. Несомненно, Тимофея Толкушина можно было назвать привлекательным мужчиной. Только сердитое выражение глаз и постоянная усмешка, которая кривила полные губы, портили эту привлекательность.
– Полно вам, – поспешила вмешаться Ангелина Петровна. – Вечно вы за свое! Вы уж простите его, Софья Алексеевна! Это он не со зла, это он всегда насмешничает! Особливо когда ему новый, незнакомый человек на зуб попадает!
– Сдается мне, что наша гостья являет собой образчик высокого ума, а также острого языка. Чему вам, моя дорогая, неплохо бы и поучиться! – промолвил супруг и зажег папиросу.
Ангелина Петровна порозовела от неловкости за бестактность мужа и поспешила пригласить гостью к столу. К обеду вышла и Устинья Власьевна Толкушина. Полная, грузная старуха с одутловатым лицом, в широком платье и старомодном чепце, она всем своим видом давала понять, что присутствие в доме посторонних людей ей не по душе и что затея с ученьем снохи тоже баловство и суета. Смешно замужней женщине, матери семейства, чему-то там учиться. А уж коли мужу не можешь угодить, так тут ученьем не поможешь. Где тут угнаться за этими расфуфыренными дамочками. И путаться с ними – сущий грех. И театр этот – бесовщина… И прочая, прочая, прочая…
Слушая это брюзжание, Софья про себя изумлялась, как подобное можно терпеть день ото дня и при этом не растерять любви к дому, к мужу, оставаться приветливой и жизнерадостной, какой казалась Ангелина Петровна. Да к тому же как можно так откровенно помыкать невесткой, словно она бесприданница, нищенка, взятая из милости?
Семейный обед оставил много впечатлений. Собираясь ко сну в своем флигельке, Соня подробно описывала Матрене всех членов семейства и их взаимоотношения. Матрена расчесывала волосы барышни и охала:
– Вот ведь как! Ну надо же! Тимофей Толкушин как в силу вошел! А ведь поначалу он в дом Межениных чуть ли не на полусогнутых ногах входил, трепетал от почтения к их богатству!
А теперь, поди-ка ты, Ангелиной Петровной помыкает! А сами-то они, Толкушины, знаем, знаем, из какой тьмы египетской вылезли! Да! Вот оно, богатство-то! А ведь какие посулы делал, когда в женихах ходил, все о любви толковал.
– А тебе откуда знать про это? – улыбнулась Соня.
Можно было и не спрашивать. Нянька все про всех в городе знала, большая любительница досужих разговоров, слухов и сплетен. Иной раз и из дома не выходит, а ей уже последнюю новость сорока на хвосте принесла.
– Как же мне не знать, коли ихняя горничная тогда Филиппу моему троюродной племянницей приходилась!
– А как ты думаешь, Матреша, брак этот действительно по любви совершался или только из-за денег? – Соня поморщилась, гребень застрял в волосах.
– Кто ж знает! Браки-то все на небесах творятся, да только нам не всегда понятны помыслы божьи. – Нянька вздохнула и перекрестилась. – Спаси и сохрани нас, рабов божьих!
– А ты-то что вздыхаешь? – засмеялась девушка. – Тебе-то уж все ясно с Божьим промыслом! Души не чаешь в своем муже.
– Это правда, – в голосе Матрены послышались нежные ноты. – Хоть он у меня и на деревянной ноге, но я своего Филиппушку не променяю ни на здорового, ни на молодого, ни на красавца писаного. Ни на богача, ни на кого. Он у меня один на белом свете, и я у него одна.
В это мгновение за дверью послышались осторожный скрип и постукивание.
– Ах ты, старый хрыч безногий! Подслушивать разговоры барышни!
Матрена стала красная от негодования и смущения, что муж услышал ее последние слова. Как у многих простых людей, ее любовь была немногословна, она стеснялась, да и не умела выразить чувства словами. К чему говорить, коли и так все ясно! Матрена Филимоновна метнулась в коридор, и до Сони донеслись звуки домашней расправы.
– Полно, что разбушевалась-то! Не подслушивал я, случайно вышло. К барышне шел спросить, не надо ли к ночи еще протопить, комнаты такие стылые! – гудел Филипп Филиппович.
Соня улыбалась и убирала волосы на ночь. Смешно, всегда ссорятся, но так, понарошку. И тоже любовь! Девушка опустила руки и замерла перед зеркалом. Какая ей выпадет судьба, где она повстречает свою любовь? Когда же, когда ее душа наполнится божественным светом неземного чувства? Софья мечтала о любви, впрочем, как все барышни в ее возрасте. Ей грезился жених, но какой он будет, она не могла представить. Знала только одно: это должен быть человек необычный, яркий, словно звезда. Такого в Эн-ске не сыщешь. Сердце подсказывало, что приехала она в Петербург не просто так. Именно тут ей и суждено наконец встретить свое счастье. А то, что великая любовь и счастье – вещи, часто несовпадающие, совершенно не приходило в ее юную голову.
Воротилась Матрена.
– Вот ведь какой подлец! Ну, я ему еще задам! – она погрозила кулаком двери.
В дверь просунулась голова виновника битвы. Муж Матрены был невысокий худощавый мужичонка, с деревянной ногой и хитрой живой физиономией. Вместе со своей полной, крепкой, розовощекой, вечно шумной женой они составляли довольно комичную пару.
– Так топить еще, али как? Барышня? Не зябко вам тут будет?
– Топи, топи, дрова, чай, хозяйские, нам, стало быть, задарма будет! – провозгласила Матрена, увидев тень сомнения на лице молодой хозяйки. – Не разорятся!
Филипп ушел. Соня улеглась в кровать. Матрена Филимоновна уже дошла до двери, как вдруг хлопнула себя по лбу.
– Вот ведь баранья башка! Самое главное-то и забыла!
