Вера, со свойственной ей подозрительностью, мнительностью и нервозностью, о чем-то догадывается. Она почти перестала встречаться с девушкой, боясь выдать себя какой-нибудь неловкостью. Еще больше пугала Олю проницательная мисс Томпсон. Оле мерещилось, что гувернантка уже все распознала и со дня на день выдаст страшную тайну. Но кому? Оля не знала, кого ей более всего бояться? Отца? Веры и мальчиков? А может, памяти незабвенной Тамары, которая теперь смотрела с укоризной со всех своих многочисленных портретов. Доктор Миронов, однажды зайдя в комнату дочери, с удовлетворением заметил, что исчезли изображения прежних кумиров. Ни Горской, ни Извекова. Слава богу, девочка стала взрослой, решил наивный родитель.
Оля же не могла вынести взгляда прежнего кумира. Теперь в глазах покойной Тамары ей мерещилась укоризна. А лики возлюбленного она убрала, так как полагала, что никакие портреты не в состоянии передать его живое обаяние и удивительно притягательную красоту. Странно, но девушка перестала читать романы Извекова. К чему? Ведь теперь ее жизнь превратилась в очередной его роман. И что дальше? Сильно искушение пролистать вперед, до последней страницы. Воистину, велика мудрость Творца, который не дает нам подобного знания! У некоторых книг очень плохой конец, но лучше этого не знать заранее!
Однажды вечером снова пришел Трофимов. За окном выл ветер, валил мокрый снег. Борис долго стряхивал мокрые капли с барашкового воротника пальто и шляпы, топтался в передней, медлил. Прошел в гостиную и присел к круглому столу под матерчатым абажуром. Оля безуспешно терзала пяльцы. Работа не ладилась. Известно, что вышивание требует умиротворенного состояния духа и сосредоточенности. Увы, у вышивальщицы этого не было и в помине. Смятение и тревога обуревали ее. Непослушные пальцы часто ошибались и кололи сами себя, стежки ложились криво, нитки путались и рвались. Хотелось смеяться и плакать в один момент. Гости в подобной ситуации были совсем не ко времени.
– Папы нет, он нынче поздно будет, у тяжелого больного останется, – торопливо произнесла девушка, надеясь, что незваный гость скоро откланяется.
– А я, собственно, к вам, Ольга Николаевна, – тихо ответил Борис, положив руки перед собой.
– Да… что ж… – последовал невразумительный ответ.
Оля смотрела на руки гостя и видела тонкие чувственные пальцы Извекова. Они перебирают ее волосы, едва прикасаются к щеке, шее. По коже волнами разбегаются мурашки.
– Так я же говорил вам давеча, но вы, вероятно, запамятовали, – донеслось до ее слуха. – Меня в Англию приглашают, заниматься наукой буду, заманчивые перспективы открываются!
– Рада, очень рада за вас, Борис Михайлович! Папа всегда говорил, что у вас светлая голова и вас ждет замечательная карьера! Когда отбываете? – вежливо поинтересовалась она.
– Я уж давно должен был ехать, да все откладываю, – с внутренним напряжением произнес Трофимов.
– Отчего? – не поднимая глаз от работы, поинтересовалась Ольга.
– На чужбине одному невыносимо. Бог знает, вернусь ли, свидимся ли?
– Увы, это неизбежно в подобных обстоятельствах! Но вы не печальтесь, и там потихоньку приобретете новые знакомства, может, более приятные, чем теперешние, – добавила она с грустной улыбкой.
– Так ведь в том-то и дело, что не могу я расстаться с этими, как вы выразились, теперешними знакомствами! Для меня уехать от вас, что половину себя тут оставить! Не могу я без вас покинуть Петербург! – почти вскричал Борис и вскочил.
Оля так испугалась, что пяльцы выскользнули и упали на пол. Трофимов покраснел и продолжал громким голосом:
– Хожу к вам, хожу, намекаю. А вы не видите и не слышите! Так вот я и говорю вам прямо, Ольга Николаевна, выходите за меня замуж, и поедемте со мной в Лондон!
– Боже милосердный! Боря, голубчик! – Оля всплеснула руками, не зная, что теперь делать.
– Оленька, милая, родная, бесценная моя! Я люблю вас! Как ненормальный, как заговоренный, хожу к вам, о вас думаю, мечтаю! – Борис бросился к ней, но она шарахнулась от него в другой угол комнаты.
– Да что же вы бежите-то от меня?! – Он почти плакал. – Разве я обижу вас? Да лучше сам пропаду тысячу раз! Оля! – Боря протягивал к ней руки, но Ольга оставалась неподвижна.
– Отец знает о вашем сватовстве? – тихо спросила она.
– Как не знать, – он опустил руки, не встретившие ответного порыва, и уныло пожал плечами. – В вашем доме даже приблудные собаки знают, что я люблю вас и хочу жениться.
– Стало быть, это одной мне невдомек. А знаете, почему? – Она нехорошо улыбнулась. – Потому что я так же безумно люблю, и ничего не вижу вокруг. Увы, милый, добрый, хороший мой Боря, не вас! Мне больно и горько вам это говорить, но не сказать в сложившихся обстоятельствах немыслимо. Только вы и поймете меня!
Борис остолбенел от ее признания.
– Господи! Какой я болван, слепец! – Он хлопнул себя по лбу и зло засмеялся. – А ведь я догадываюсь, кто этот счастливчик! Икона ваша, образ бестелесный писаки бесталанного, романиста нашего Извекова, угадал? Смешно, нелепо, дико отвергать чувства живого человека в угоду эфемерной мечте, поклонению мифу!
– Отчего же бестелесный, отчего же миф? – неприязненно и с вызовом ответила Оля, оставив без внимания обидные эпитеты в адрес возлюбленного.
– Стало быть, у вас настоящий роман? – почти зловещим шепотом произнес Борис.
Оля покраснела и обхватила себя руками, как бы пытаясь спрятать свою тайну. И тут раздался взволнованный голос:
– Я бы тоже хотел услышать ответ на вопрос Бориса! – В дверях стоял Николай Алексеевич.
Пальто расстегнуто, без шляпы, бросил в передней. В руках он держал корзинку, из которой кокетливо выглядывала головка нарядной бутылки шампанского.
– Вот, – доктор неловко протянул свою ношу, – спешил, на лихаче гнал, думал поздравить своих детей, порадоваться! Извините, я слышал ваш разговор! Значит, Извеков!
– Папа! – Оля в отчаянии бросилась к отцу. – Это вовсе не то, что ты думаешь!
– Это ты не то думаешь! Паришь в своих мечтах и иллюзиях! Книжек его начиталась! – Корзинка полетела в угол, бутылка звякнула, но не разбилась. – Экий подлец! А ведь у самого дочь девица! И как ему не стыдно, вдовцу, отцу троих детей, обольщать девчонку! Негодяй! Ну, да я найду на него управу! Собственноручно прирежу скальпелем, отравой напою!
– Папа, папа, не надо! – Девушка повисла на шее отца, но он отбросил ее как котенка.
– Вот, господин Трофимов, какие бывают неприятности у отца взрослой дочери! Подумайте, голубчик, может, одному-то и покойнее!
Борис не знал, что и сказать. Его распирали и горе, и унижение за отказ, и стыд, что стал невольным участником семейной драмы своего учителя.
– Николай Алексеевич, – начал было он, но доктор прервал его:
– Тут оставайтесь, я сейчас позвоню нашему Казанове, потребую объяснений.
С этими словами он пошел к телефону в соседней комнате. Оля охнула и бросилась к трубке. На некоторое время все стихло. Слова казались совершенно немыслимыми, ничтожными. Каждый решал про себя, как поступить. Доктор – вызывать или не вызывать обидчика на дуэль? Не вызывать – обидно, вызывать и рисковать жизнью и репутацией – глупо. Но как призвать наглеца к ответу? Трофимов думал – бороться дальше или уступить, отказаться от своей любви? Оля – сразу уйти с любимым, вот так, прямо в чем есть, или пытаться примириться с отцом?
Отвратительно громко заверещал звонок в передней, и почти тотчас же в гостиной появился Извеков. По всему было заметно, что он очень спешил: одет небрежно, задыхается. Вслед за ним вошел хозяин дома.
– Николай Алексеевич! – с порога обернулся к нему писатель. – Вы напрасно изволите гневаться и подозревать меня и вашу дочь в непристойностях! Я сам отец! Именно это обстоятельство, мое недавнее вдовство, а также приятельство, существовавшее между нашими семействами, и вынудили нас к скрытности! Согласитесь, в моем положении как-то неловко ухаживать в общепринятом смысле слова! Но вы поймите меня, я воспылал к Ольге Николаевне самыми нежными чувствами. Поэтому, как порядочный человек, прошу руки вашей дочери!
