письменного стола. Глаза ее перебегали с предмета на предмет, рукописи, папки, чернила, перо, снова рукописи. Невольно Ольга передвинула несколько листков. Взгляд ее заострился, она прищурилась, стала читать, потом поспешно переложила еще несколько разрозненных страниц. Не может быть! Впрочем, это многое объясняет!
Муж пошевелился, она вздрогнула и замерла с листом в руке. Нет, сон беспробудный! Теперь понятно, почему ни одна живая душа никогда не переступала порога этой святыни! Даже ее, жену, сюда впускали только в его присутствии! Ольга Николаевна судорожно перебирала папки. Так и есть, все сходится! Она нашла папки, относящиеся к самым первым, наиболее известным романам Извекова, и аккуратно отделила пачку листков чуть желтоватого цвета. Свернула, упрятала под юбку. Супруг оставался недвижим. Что ж, пробуждение будет для него страшным вдвойне!
И в это мгновение примчалась горничная с известием, что барыня прибыла, просят допустить. Выбегая из кабинета, Ольга столкнулась с Павлом.
– Ведь ты не пустишь ее, правда, мама Оля? Если она появится на пороге нашего дома, я сам убью ее!
Оля вышла из квартиры, Матильда Карловна дожидалась на улице, сидя в изящной коляске. При виде Извековой Бархатова поспешила сойти навстречу.
– Напрасный труд, сударыня, извольте уезжать, вам тут не место! – Ольга жестом пресекла движение Бархатовой.
– Как он? Как? – выдохнула Матильда.
– Жизнь его на волоске. Шансов почти нет, – Извекова крепилась, ей не хотелось плакать при Матильде.
– Позвольте мне войти! – Бархатова попыталась пройти в дом.
– Да как вы смеете! После содеянного вами, после такого позора всей нашей семьи! Неужели вы не понимаете, что вам тут не место, вам вообще не место среди порядочных людей! Господь покарает вас за бедного Кирилла!
– Уже, уже покарал! – простонала Мати, оседая на дверцу коляски.
Ольга вернулась в дом, но через несколько минут ее снова позвала горничная и с округлившимися глазами указала в окно. Извекова поглядела вниз на тротуар и ужаснулась. Бархатова, упав на колени прямо в месиво дорожной грязи и конского навоза, билась головой о порог, моля пустить ее, стеная на всю улицу. Роскошное платье испачкалось, шляпа съехала набок, волосы растрепались и мотались в разные стороны. Матильда ломала руки и отчаянно рыдала. Глядя на это дикое зрелище, Ольга распорядилась тотчас же впустить несчастную. На другой стороне улицы уже собирались любопытные, хотя дворник и городовой, стоявшие неподалеку, гнали толпу зевак прочь. Бесполезно, что может быть слаще лицезрения чужого горя или унижения!
Мати, шатаясь, вошла, горничная указала ей дорогу, пришлось ее даже под локоть поддержать. Перед комнатой, где умирал Кирилл, Бархатова поспешно сорвала шляпу, одним движением закрутила волосы в узел и перекрестилась широким жестом. Горничная на ходу оттирала ей платье. Оля через незакрытую дверь видела, как Матильда переступила порог и упала около кровати, покрывая поцелуями лицо и руки возлюбленного. Кирилл слабо улыбнулся и чуть пошевелил пальцами.
– Прости меня, прости, прости! – только и было слышно. – Люблю навеки только тебя, не уходи, не оставляй меня! Прости!
Оля не слышала, сказал ли что-нибудь пасынок, но лицо его передернулось и окаменело. Матильда с воем накрыла его собой, упав на бездыханное тело. Ольга Николаевна отвернулась к стене и, не отдавая себе отчета, стала скрести ногтями обои.
Полиция начала расследование, взяв под стражу оставшихся в живых участников драмы. Газеты много писали о злополучной дуэли. Извекова с содроганием просмотрела многие из них. Слава богу, толком о причине дуэли никто из газетчиков не пронюхал. Тем более что второй противник тоже погиб.
Писали, что похоронами распоряжалась она, Ольга Извекова, мол, сам романист в таком ужасном состоянии после смерти сына, что даже не смог присутствовать на погребении. Матильды тоже не было на кладбище, она не посмела явиться, тем более что надобно было соблюсти приличия и пристойно отправить на тот свет Юрия. Узнав о трагедии, вновь пришел Пепелищев и предложил свою помощь и поддержку, которые были приняты с благодарностью.
На девятый день Оля, Вера и Павел пошли на кладбище. Вениамин Александрович не вставал с постели с того момента, как алкогольный дурман покинул его и Павел сообщил ему о дуэли и гибели Кирилла. В первый момент Извеков решил, что продолжается горячечный бред, но, увы, трезвая действительность оказалась страшней алкогольных галлюцинаций, которые мучили его в последнее время. Осознав ужас происшедшего, он не смог даже подняться.
На свежей могиле, усыпанной цветами, Извековы увидели склонившуюся фигуру. Павел сразу признал несостоявшуюся невестку и сжал кулаки. Ольге пришлось взять его под руку. Услышав шаги, Матильда подняла голову. Ольга вздрогнула. Потеря и страдания изменили женщину до неузнаваемости. Не осталось ни высокомерия, ни легкомыслия. Не осталось той призывной порочной красоты, которая и сгубила молодого Извекова. Лицо, искаженное болью, кожа, иссушенная слезами, помутившиеся, покрасневшие глаза, черные круги под ними. Бархатова с усилием поднялась с колен и хотела опустить вуаль, чтобы удалиться.
– Матильда Карловна! Вы можете остаться и молиться с нами, – тихо произнесла Ольга.
Павел сверкнул глазами, но промолчал, Вера только покачала удрученно головой. Какое теперь все это имеет значение, если Кирюши нет!
Бархатова хотела благодарить Извекову, поклонилась, пыталась что-то сказать, но слова не складывались.
– А ведь вы правы оказались, по-вашему вышло! – Оля посмотрела на Матильду, и та отвела взгляд. Павел и Вера не понимали, о чем идет речь, но боялись спрашивать.
– Пропади пропадом правота эта! – простонала Матильда и опустила вуаль.
Глава 34
Борис Трофимов мог бы назвать себя счастливым человеком. Пережив драматическое расставание с любимой, он погрузился в медицинские исследования и пришел к выводу, что истинный ученый не нуждается ни в семье, ни в женщине как объекте обожания, ни в любви как особом состоянии души и тела. Его любовь и религия – книги, опыты, колбы, пробирки, анализы, диагнозы и прочее. Он поборол свою зависимость. И стал совершенно свободен и здоров духом. Ничто теперь не мешало ему сосредоточиться на своих исканиях.
Обретенный покой не поколебал даже приезд в Лондон доктора Миронова. Не сговариваясь, учитель и ученик не обсуждали неудачный брак дочери Миронова, не говорили об отвергнутых чувствах Трофимова. И только по прошествии довольно длительного времени Николай Алексеевич стал иногда вскользь упоминать о письмах, получаемых от Оли. Новости от нее не радовали обоих. Но что поделаешь, ничего не переменится! Николай Алексеевич в глубине души боялся признаться, что совершил ошибку, что оказался виноват, пойдя на поводу Олиных чувств. Прояви он тогда отцовскую твердость, задуши свой либерализм, глядишь, и обошлось бы. Оля попереживала, да и вышла бы за Трофимова. А про романиста и говорить нечего, в искренности его любви Миронов изначально сомневался. Как он мог позволить своей бедной девочке взвалить на себя груз воспитания трех чужих детей! Да еще и лишиться малышки! Терпеть проказы мальчиков, капризы падчерицы и постоянное мужнино раздражение всем и вся!
Терзая себя такими размышлениями, Николай Алексеевич незаметно переходил к воспоминаниям, к тому светлому прошлому, когда дочь была ребенком, радовала его своей детской непосредственностью и нежной любовью. Он с блаженством вновь видел себя в петербургской квартире. Оля, веселая и подвижная, вся в белых кудряшках, одетая в трогательное платьице и панталончики, сидит у него на коленях. От ее кожи исходит упоительный запах невинного существа. Они хохочут и теребят друг друга за волосы. Как далеко то время! Разумеется, доктор, будучи реалистом, всегда думал о том, кто станет Олиным мужем. Но мысль эта вызывала у него неприятную дрожь и тоскливые раздумья. Ведь он был врачом, бывал в разных домах, разных семьях и многое повидал. Трофимов казался ему наилучшим кандидатом, он знал его накоротке, видел его порядочность и преданность, чистоплотность. Хотя для молоденьких девушек все это ровным счетом ничего не значит. И только гораздо позже они начинают разбираться в мужчинах и понимать подлинные ценности. О чем думает теперь милая Оленька? Жалеет ли о своем выборе, согласилась бы
