пойти за Борю, если бы вдруг судьба сказочным образом переменилась? Бог ее знает, она никогда не жаловалась и, судя по всему, по-прежнему любила мужа, несмотря на то, что он уже утратил облик идеального героя.
Миронов тосковал по дочери, но не надеялся, что она навестит его. Ехать же домой и вносить разлад в семейную жизнь Оли ему не хотелось.
– Я думаю, что она приедет, только если я помирать буду, – как-то грустно пошутил Николай Алексеевич.
И оказался прав. Болезнь свалила его незаметно, потихоньку подтачивая и подгрызая организм. Трофимов с ужасом видел, как Миронов чахнет и тает на глазах. Причем оба, как опытные доктора, прекрасно понимали неизбежность печального исхода. Борис, не дожидаясь просьбы товарища, послал в Петербург телеграмму, оповещавшую Извекову о скорой смерти ее отца.
– Вы что, голубчик, все мечетесь, словно ждете кого? – слабым голосом спросил однажды Миронов, который уже дней десять не поднимался с постели. – Неужто Олю вызвали?
– Каюсь, проявил самодеятельность, – смутился Борис.
– Так! Значит, по-вашему, дела мои совсем плохи. – Николай Алексеевич внимательно посмотрел в лицо своего ученика и друга, зная, что ложь между ними в профессиональных вопросах немыслима.
Трофимов смешался. Он не мог соврать, к тому же это было и невозможно. Но и слов правды он тоже не мог из себя выдавить.
– Ваши подозрения, уважаемый коллега, полностью совпадают с моими, – тихо произнес Миронов. – Полагаю, что нам надо попытаться отрешиться от нашего взаимного дружеского и человеческого расположения и проанализировать все симптомы с профессиональной точки зрения.
Трофимов поспешно схватил протянутую руку Миронова. В этот миг он хотел быть кем угодно: дворником, городовым, извозчиком, но только не доктором!
Борис не отходил от постели больного и постоянно вкалывал морфий для уменьшения болей. Миронов ушел тихо, не мучаясь. От Ольги не было никаких известий. Трофимов сам управился с похоронами, стремясь выполнить волю покойного кремировать тело и похоронить прах в Петербурге рядом с женой. Прошло три дня после завершения печальных хлопот. Борис пытался заглушить работой боль утраты любимого наставника. Расположившись в лаборатории, он безуспешно пытался сосредоточиться на исследовании, которое они начинали еще с Мироновым. Но в голову лезли совсем иные мысли. Как ужасно умереть на чужбине! Как мучительно сознавать, что единственное любимое дитя не примчалось к смертному одру! Хорошо, что хоть он, Трофимов, оказался рядом! Да, тут поневоле уверуешь в Бога, даже из прагматических соображений! Все же человек не один пред лицом смерти, с ним всегда Господь! Хотя все равно горько и обидно. Как Оля могла предать отца и не приехать!
– Боря! – раздалось за спиной. – Борис, очнитесь!
Он вздрогнул и обернулся. Перед ним стояла Оля Миронова. Так он ее называл про себя, избегая упоминания фамилии супруга. По всему видно, что только с дороги, усталая, замученная, одурманенная горем.
– Я опоздала? – Оля тревожно огляделась вокруг, словно ища кого-то.
Он кивнул.
– Я опоздала! Опоздала! – Она запричитала, заплакала и заметалась по лаборатории, рискуя разрушить приспособления и инструментарий.
– Ольга! Ольга, сядьте! – Он схватил ее в охапку и насильно посадил на скрипучий стул. – Вот, выпейте воды!
Она попыталась пить, но зубы ее стучали о край стакана. Отбросив его, она с горячностью принялась рассказывать Борису, искренне, эмоционально, как будто и не было восьми лет разлуки, как будто только вчера он сидел у них в гостиной.
– Боже мой, Боря, вы не представляете, как складываются иногда обстоятельства! Ведь мы только похоронили нашего старшего мальчика, Кирилла! Ужасная дуэль, ужасная женщина, ужасная смерть! И вдруг я получаю вашу телеграмму. Я даже не поверила своим глазам, не может быть столько несчастий в один момент! Воистину, пришла беда – отворяй ворота! А тут еще Вениамин, с его… с его пьянством, да-да, не удивляйтесь! Я тоже удивлялась, да все прошло! Свыклась, приноровилась! Он решил, что если я уеду к отцу, то уж точно обратно не вернусь, и запил так, что чудом откачали. Такого запоя у него не было никогда.
Она вытерла лицо платком. Борис жадно изучал ее лицо, фигуру, благо собеседница не обращала внимания на его испытующие взгляды. Трофимов, помогая ей снять пальто и шляпу, вкрадчиво спросил:
– Почему он решил, что вы не вернетесь? Разве вы плохо жили, ссорились?
Оля махнула рукой и вкратце поведала предысторию дуэли.
– И вот только сейчас я здесь, – произнесла Извекова, оглядевшись по сторонам, и снова заплакала, вспомнив причину приезда. – Теперь ваш черед рассказывать. – Она снова вытерла глаза и попыталась взять себя в руки.
Они проговорили до позднего вечера. Оля требовала все новых и новых подробностей жизни и кончины отца. Трофимов несколько раз пересказал ей все последние дни, до мельчайших деталей. Но она была ненасытна, словно пыталась наверстать упущенное. Наконец оба совершенно изнемогли от разговоров, и Борис отвез Ольгу в отель. И только тогда, когда выгружали ее вещи, он обратил внимание, что их слишком много для женщины, которая приехала лишь на похороны.
На другой день он явился к ней в номер спозаранок. Оля уже ждала его. Она почти не спала, несмотря на утомление и пережитое горе. Бледная и сосредоточенная, она встретила его тихой улыбкой. Они поехали в крематорий и долго там просидели, перебирая воспоминания. Борис много и с жаром говорил об учителе, и в его словах против воли постоянно сквозил невольный укор Оле. Он полагал, что теперь его полномочия исчерпаны, дочь заберет прах и отвезет урну в Россию.
– Да, разумеется, я поступлю именно так, но не прямо сейчас. Позже, – как-то неуверенно произнесла Извекова, Трофимов не понял, но переспрашивать из деликатности не стал.
Через несколько дней по просьбе Оли Трофимов перевез ее из гостиницы в квартиру, которую снимал Миронов. Извекова поселилась там, потому что ее постоянно грызло чувство вины перед отцом. Почему она не приехала раньше? Чего она ждала, какого сигнала? Неужели надо было случиться ужасной истории с Бархатовой, чтобы убедиться: муж ее не любит и не ценит? Как она оказалась слепа! Но что теперь делать? С содроганием вспоминала отъезд, тайные сборы и приготовления. Вениамин Александрович упрямился, не давал паспорт. Даже Павел его уговаривал отпустить мачеху отдать последний долг родителю. И он же, Павел, первый и догадался, что она собирается покинуть их навсегда.
– Мама Оля, ведь ты не вернешься обратно? – тоскливо спросил пасынок, случайно увидав, как она торопливо укладывает в дорожный саквояж фотографию отца, прежде стоявшую на столике в овальной рамочке.
Оля испугалась и замерла в нерешительности.
– Нет-нет! – воскликнул Павел, видя ее замешательство. – Ради бога, не бойся, я не выдам тебя, никому ничего не скажу! После всего, что было, ты вправе поступать как угодно! Отец оказался, – он смутился, подбирая мягкие слова, – оказался не очень добр к тебе!
Оля порывисто обняла юношу. Нет, не зря она вложила в этих детей всю душу!
Павлу пришлось помогать мачехе тайком вывозить часть вещей, чтобы большой дорожной поклажей не вызвать лишних подозрений.
Всю дорогу Оля мучилась. Ее терзали страх из-за побега и грядущего выяснения отношений с мужем, сожаления о погубленной молодости и утраченной любви. Но по мере приближения к туманному Альбиону все вытеснило тяжкое предчувствие неумолимой беды.
И вот она здесь, в Лондоне. Неизбежное произошло. Она осталась одна-одинешенька. Как поступить? Сразу написать письмо и требовать развода или повременить, собраться с духом, прийти в себя? Как-то само собой вышло повременить – сядет писать письмо, рука не держит перо, бумага летит в корзину.
Трофимов навещал ее почти каждый день, но не оставался подолгу, из чего она решила, что его кто-то всегда ждет. Что ж, Боря стал хорош собой, представительный мужчина! Имеет практику, в основном среди
