и ни разу не попались. Ну, Артур-тихоня, выдавливает себе из тюбика чеки и в ус не дует!»
После отбоя они закрыли кабинет, вылезли из окна и отправились в соседний полк на промысел.
Они облазили все строительные объекты соседей, благо часовых было не видать, но попадалось все неподъемное или приваренное железо, которое отодрать руками невозможно. Пробирал ночной холод, к которому примешивалась нервная дрожь, и вообще хотелось поскорей в теплую комнату, на стол, под бушлат с головой. Митя собрался уже было сказать об этом Генке, как споткнулся о что-то звонкое. Посветили спичкой. На земле аккуратными стопками лежали металлические уголки.
«Хватай, тащи!» — горячо прошептал Генка, наклоняясь над уголками. Они взвалили на плечи сколько могли и понесли. Шли быстро, и длинные уголки покачивались и звенели при ходьбе, больно вдавливаясь в плечо.
Они благополучно выбрались с территории артполка и зашагали к забору. Около продовольственного склада Генка остановился и прислушался. Было тихо, только бешено колотилось сердце.
Генка махнул рукой: «Пошли!»
— Стой! Кто идет? — Часовой вылез из темноты с автоматом наперевес.
— Свои, свои, — нетерпеливо отозвался Генка.
— Что несешь, куда понес?
«Грузин, — догадался Митя. Ноги ослабели, и стало жарко. — Что будет?»
— Не видишь, железо несем, продавать хотим, — стал объяснять Генка недогадливому часовому. — На обратном пути тебе бакшиш принесем.
— Я твой бакшиш в гробу видал. Бросай свои железки на землю! — Часовой грозно махнул автоматом. Пришлось подчиниться.
Холодный пот струился по позвоночнику. Хотелось бежать, но блестевший в свете фонаря автоматный ствол приковывал ноги к земле.
— Скоро смена кончается. Пойдет разводящий — я ему вас сдам вместе с железом. Начальнику караула расскажете, где своровали.
— Может, договоримся? — начал Генка.
— Нет, не договоримся. Ходите, сволочи, в город, а потом нас наказывают, что службу плохо несем.
— Да кто вас наказывает? Никто не знает, что мы в город ходим, — возразил Генка.
— Э, ты зря не болтай, все равно сдам.
Пиная камешки, Генка подошел к Мите и шепнул: «Я отвлеку. За угол беги».
— Я не болтаю. Я тебе только предлагаю — половина твоя. Хочешь — афганями, хочешь — кишмишовкой.
— Заткнись, а то на земле лежать заставлю.
Митя прыгнул за угол склада и побежал. Правый ботинок хлябал — развязался шнурок, — он напряг пальцы и прибавил ходу.
Он толкнул раму и перевалился через подоконник. В кабинете было тепло; в трубах журчала горячая вода, за дверью слышался сонный голос дежурного, сидящего на телефонах: «Монетка, Монетка, дай Второго, дай Второго».
Митя долго сидел на стуле, уставившись в темноту, и слушал колотящееся сердце. Он ждал, когда за ним придут: постучат, он откроет дверь, и его уведут в караулку, а утром — на губу.
Рама жалобно закряхтела, и в кабинет ввалился Генка:
— Привет штабным крысам! — Он даже не запыхался.
— Убежал?
— А как же! Он за тобой дернул, а я через забор и в канаву. Он меня долго искал, только не на того нарвался. Потом пришла смена. Пока они пост принимали, я назад в полк пролез.
— Давай спать, — предложил Митя. — Завтра работы много.
— Давай, — согласился Генка. — Ну что, завтра продолжим?
Митя промолчал.
В столовой, в проходе между столами, с грязными котелками в руке стоял Вовка и застывшим взглядом смотрел в одну точку на гофрированной поверхности столовской стены. Все его толкали и ругались, что он стоит на проходе. Но Вовка не обращал на них внимания — он был полностью поглощен стеной. Вид у него был чижиковский: давно не стиранное, залатанное «хэбэ», висящее мешком, заляпанная панама с опущенными вниз полями, стоптанные нечищеные сапоги.
— Володя, — Митя взял его за рукав и развернул к себе. — Ты чего?
— А, это ты… Здравствуй, — голос у Вовки был слабый. Он говорил сквозь зубы, почти не раскрывая рта. — Где ты щас?
— В штабе, у замполита писарем. А ты?
— А я… — Вовка замолчал и долго тупо смотрел на Митю, не видя его. — Ездили в сопровождение, на охране стояли.
Митя взял Вовку под локоть и потащил к выходу:
— Пошли, тебе проветриться надо.
Он усадил Вовку на железобетонную панель у водокачки и спросил:
— Обкурился?
— Не-а, все в порядке. — Вовка тряхнул головой. Из волос выпала вошь и поползла вверх по «хэбэ».
— Где в порядке? Посмотри на себя: вшивый, грязный, зачуханный, бледный как поганка. Ты ведь скурился, Вовка, тебе лечиться надо.
— Я… в порядке. Я — здоровый. Не надо лечиться, — Вовка лениво махнул рукой и повторил: — Я в порядке.
— Анашу куришь?
— Не-а, руин. — Вовка выставил большой палец. — Классная штука. Отвал… две затяжки… отвал. Вовка снял ремень и вытащил из-за пряжки маленький пакетик. Он развернул его: в пакетике был порошок сероватого цвета. «Героин! Поэтому так быстро — всего за месяц!»
— Давно ты его куришь?
— Давно, не помню… всегда, — Вовка бережно завернул пакет и снова засунул его за пряжку.
— Ты вспомни, когда я к тебе приходил, с наряда сбежал, помнишь?
Вовка кивнул.
— Курил?
— Курил. С Пандшира начал. Склад, трофеи взяли, большая коробка руина. Пока они сожгли, я спер пятьдесят пакетов. Или сто? — Вовка пожал плечами. — Не помню.
— Пойдем к замполиту, — предложил Митя. — Объяснишь ему: стал наркошей, хочу лечиться. Он мужик с понятием — в госпиталь положит.
Вовка соскочил и побежал — ноги у него заплетались. Мите ничего не стоило догнать его, но он не стал.
Вовка отбежал на безопасное расстояние, повернулся и закричал: «Я здоровый! Я в порядке! И-и-и, друг! Сам лечись, а я в порядке!»
Митя взял грязные котелки, забытые Вовкой, и побрел в штаб.
Генка позвал его на ужин. Сам он давно ходил на такие вечеринки. Собирались писаря, занавешивали окна, доставали свои запасы: кто пюре с мясом из офицерской столовой, кто банку кабачковой икры со склада, а кто покрутился — два-три пакета кишмишовки или кусок сыра, все теплое, из-за пазухи.
Митя вошел вслед за Генкой в финчасть. За столом сидели технари и финансист. Было накурено, стол ломился от банок и пакетов.
— Садись, дорогой, — финансист пододвинул Мите стул. — Второй месяц в штабе крутишься, а познакомиться не хочешь.
Митя сел, вытянул из пачки сигарету.
— Вы меня не приглашали, а самому навязываться неудобно.
