— Ладно, хватай мыло и дуй в баню. Сегодня как раз банный день; вымоешься, выстираешься, тогда придешь.
Заглянул Генка. Увидев художника, он подошел к нему и боднул головой.
— Фамилия?
Художник вытянулся, как мог, и выпалил:
— Козлов!
— Имя?
— Сергей!
— Кру-гом! Через окно шагом марш!
Козлов послушно шагнул к окну, открыл его и перелез через подоконник. Митя покрутил пальцем у виска и показал на закрытую дверь кабинета. Генка только махнул рукой:
— Ерунда! Чижиков воспитывать надо. — Он подкрался к запертой двери и стал подслушивать.
Он показал большой палец и прошептал:
— Денисенко опять в Союз собрался. Замполита уламывает, золотые горы обещает. — Он нагнулся к Мите и возбужденно выдохнул: — Одного из нас он возьмет в Союз!
Сердце тут же захотело выскочить из груди. «Он должен взять меня, а не Генку. Тому и так хорошо живется: бегает по складам, делает деньги, пьет, жрет, толстеет. А я тут работаю за двоих — света белого не вижу. И потом, Денисенко считает меня своим адъютантом — должен взять».
Как только Денисенко вышел из кабинета, оба бросились к нему, вопя в голос:
— Товарищ капитан, товарищ капитан!
Денисенко засмеялся, а за ним и замполит:
— Подслушали, писарюги! Будем играть честно. Я возьму в Союз того, кто может достать, — Денисенко стал загибать пальцы, — много гуаши, много карандашей, много ватмана, ну и других бумагомарательных принадлежностей.
— За свои? — поинтересовался Митя.
— А как же. Хочешь в Союз — плати за проезд.
Митя сник. Мать всегда еле сводила концы с концами, и если бы не Сергей Палыч…
Капитан Денисенко вышел, а Генка постоял минуту в нерешительности и выбежал вслед за ним.
Митя опустился на стул, ничего не видя перед собой. «Дурак! Упустил такую возможность! Ну, подзанял бы у кого-нибудь из друзей, купил бы этому Денисенке вагон краски и ватмана, зато побывал бы дома. Эх, мама, что же ты меня жить-то не научила, не рассказала, что лукавому легче?» На глазах закипели слезы, и он, чтобы окончательно не расплакаться, принялся яростно барабанить по клавишам машинки, печатая какой-то мифический отчет о культурно-массовой работе.
«Здравствуй, милая моя мамочка! Вот и пришла настоящая зима, конечно, не такая, как у нас, с метелями и морозами под сорок, но все-таки настоящая, со снегом, с замерзшими лужами. Снег, правда, быстро тает, но уши и ноги обмерзают, пока стоишь на плацу во время развода. Ты только не беспокойся насчет одежды, ничего посылать не надо, у меня есть шерстяные носки и теплая кофта на случай холодов. Говорят, что ниже минус пять не опустится, так что проживем, не волнуйся.
В командировки нас больше не посылают, Сидим в полку, едим, спим, ходим в наряды да в караулы. При первой же возможности сфотографируюсь и вышлю тебе фотку, сама увидишь, как я поправился на казенных харчах. Прости, что так долго не писал тебе. Очень устаю на службе. Меня ведь теперь поставили заместителем командира взвода — денег получаю больше, но и требуют с меня не так, как раньше, за весь взвод отвечаю.
А особо писать не о чем, служба есть служба: однообразная и скучная, знай тащи ее на себе да хлебай кашу из котелка.
Обещаю, что теперь буду писать чаще, и ты пиши и не болей. Передавай привет родным и близким, кого увидишь.
Денисенковская командировка не удалась из-за начальника штаба. Тот поссорился с замполитом и, когда нужно было подписывать командировочное удостоверение, сказал, что комиссары слишком часто шастают в Союз, и не подписал. Генка чуть не плакал от досады и три дня крыл начальника штаба последними словами. Он, оказывается, написал домой, и там готовились к встрече: пекли пироги, покупали водку.
Художник прижился у них в штабе. Днем по приказу замполита он сидел в пустующей комнате офицерского модуля и делал наглядную агитацию: поправлял старые стенды, рисовал новые, а вечером приходил в штаб с котелками, набранными в офицерской столовой. Они ужинали, потом художник мыл посуду, прибирался в кабинетах.
Генка гонял Козлова как мог. Стоило художнику показаться на глаза, как Генка менял свой естественный голос на командирский и начинал придираться: где шлялся, почему пюре мало набрал, почему руки от краски не отмыл, почему в кармане хлебные крошки? Он каждый день раздавал ему тычки и подзатыльники, приговаривая, что в роте его давно бы уже убили за «шлангование». Митя к художнику не придирался, но в первый же день усадил его за машинку, чтобы, если дадут ночную работу, было на кого свалить.
По вечерам, когда Генка с Митей уходили в кино или в гости, Сергей сидел за машинкой и, тупо глядя на лист бумаги, бил двумя пальцами по клавишам, учась печатать.
После неудачи с уголками Генка редко исчезал из кабинета по ночам, а если и исчезал, то брал с собой Козлова. У Мити, как он сказал, рука несчастливая. Генка посоветовал ему заняться самым легким и безопасным бизнесом — продажей бачам конфет и печенья из «чекушки».
Митя долго собирался к забору и каждый день откладывал свой поход, придумывая всякие веские причины, но в конце концов решил рискнуть. Ему было стыдно покупать целый ящик конфет, поэтому он купил двадцать пакетов югославской «Боны» и, когда роты, крича строевые песни под духовой оркестр, промаршировали к столовой (обычай, заведенный привыкшим к союзным порядкам замполитом), он побежал к забору. Там паслось несколько бачей. Мальчишки, сидя на корточках кружком, играли в какую-то игру, постоянно ссорились и толкались. Митя присвистнул, и бачи бросились к нему, расталкивая друг друга:
— Чего надо? Что хочешь?
Митя достал пакет из-за пазухи, показал:
— Двадцать пакетов продаю.
Самый рослый кудрявый парень прикрикнул на орущих конкурентов, которых понять было невозможно.
— Сто пятьдесят.
Митя заранее вычислил, что должно быть не меньше ста семидесяти, и мотнул головой:
— Не пойдет. Сто восемьдесят.
Парень присвистнул:
— Никто больше не даст. Сто пятьдесят.
Митя занервничал. Торг может затянуться, а если появится часовой… Он вспомнил о грузине, который их задержал, и сбавил цену:
— Сто семьдесят.
— Сто шестьдесят только шурави даю. Всегда мне продавать придешь, — парень протянул руку за пакетами. — Давай.
Митя решился на сто шестьдесят, но пакет спрятал за пазуху и из осторожности даже отодвинулся от забора.
— Сначала афгани принеси.
Парень всплеснул руками:
— Не веришь, да? Я много денег больше дал, а ты не веришь!
Митя поколебался немного, но потом вспомнил о танковом аккумуляторе и решительно сказал:
