— Вот именно, — усмехнулся Дворник. — Мы ими не управляем. Но надо же когда-то брать дело в свои руки. Ведь это наше, чешское дело… А что до румын… Сколько же ждать Прагу? Будет уместно сообщить президенту, что начальник генерального штаба Франции Комнен, кстати, заверил меня, заверил в категорической форме, — подчеркнул Дворник, недоверчиво глядя на Масарика, — что слухи о переговорах патриарха Мирона никаких оснований под собой не имеют. Единственное, что считает Комнен реальным, так это то, что Румыния только по соображениям общеевропейской ситуации боится взять на себя обязательства перед Красной Армией. Только и всего. Но когда и если, я подчеркиваю, когда и если эта общеевропейская ситуация запахнет порохом, так же как на улицах Аша, то, я уверен, румыны не будут колебаться — уже заботясь о собственной судьбе.
— Вы слишком верите французам, профессор, — Масарик натужно рассмеялся. — Что же касается нашей ситуации, повторяю, нам даже выгодно держать вопрос открытым…
Их прервали. Вошел Грубек, техник посольства. Он деловито скрутил провода больше не нужного магнитофона, скептически глянул на кассету, подумал и засунул ее в кармашек кожуха.
— С вашего позволения, пан посол, я отнесу аппаратуру, стенографистки ждут на прямой провод Прагу. Ивините, пан посол…
— Охотно, — буркнул Масарик.
Прозвучал резкий сигнал связи с Прагой. Дворник порывисто снял трубку и услышал голос президента Бенеша.
Они говорили перебивая друг друга И Дворник, стараясь сказать как можно больше, подробнее, аргументированнее, уверял, что только Москва и Красная Армия… Уловил лишь одно: Бенеш не сомневается в реальности помощи русских, но бог услышал молитвы в чешских церквах, Гитлер получил демарш Франции и Великобритании, более того есть точные сведения — Аш уже очищен от германской солдатни, они уходят и от границ.
Дворник перекрестился. Он может ехать домой. Больше он не станет вмешиваться. Как нелепо навязывать мнение, если считаться с ним все равно не хотят! Но почему Бенеш не желает понять, что все это временно, временно…
32
Штандартенфюрер СС, заведующий сектором управления безопасности СД, кавалер рыцарского креста Генрих Лей с благодарностью думал о тех годах, когда он, бывший инспектор криминальной полиции Веймарской республики, рискнул — и выиграл. Рискнул, поставив на карту практически все — службу, карьеру, даже свободу, а большего при веймарцах он и не имел, но будучи членом НСДАП с 1927 года, мог и потерять, так как госслужащим запрещалось членство в политических партиях, тем более в запрещенных — НСДАП не раз запрещалась после пивного путча мягкотелыми интеллигентами типа канцлера Брюннинга. Но Генрих Лей поставил именно на карту национал-социализма и выиграл… В полном соответствии со всеми заверениями хромоножки Геббельса в 1929 году, когда настала пора выбирать. Послужишь нам, говорил Геббельс, будешь бог, послужишь республике — раздавим как червя: такова была альтернатива гауляйтера Берлина инспектору криминальной полиции Лею. Подумать только — не приди наци к власти, он, Лей, так и сидел бы в мрачном тесном кабинетике районного инспектора, копаясь в ночном белье проституток, подделанных счетах владельцев дешевых кабаре, в подробностях пьяной поножовщины сутенеров — Лей инспектировал отвратный привокзальный район, где уровень преступности никогда не падал. Сводил бы пфенниг к пфеннигу, разочарованно констатируя, что и в этом году не накопить на курортное лечение проклятой язвы… Дай бог хотя бы детей отправить на лето в Баварию, в деревню, снять там комнату с террасой и за ту же плату получать от хозяйской коровы литр молока и полфунта творога в день. Сейчас жена и дети постоянно живут на казенной даче за Потсдамом, недалеко от Цицилиенхофа, там в поселке есть закрытый магазин, продуктами они обеспечены отменными, счет в банке растет, и скоро можно будет подумать о собственной вилле где-то в Гарце или на озерах. Но возвращаясь в новую, шикарную шестикомнатную квартиру на Кюрфюрстендамм (разве же до тридцать третьего мечталось жить в этом районе и в таком доме!), Лей испытывал некое волнение, растущее беспокойство, порой даже безотчетный страх. Все, все сбылось, что обещал хромоногий гауляйтер. И так боязно потерять! А общая ситуация с каждым днем все неустойчивей. Генералов вымели из, военного министерства без всякой оглядки на их заслуги! Непрерывные изменения в «ПО»… Нет стабильности. И если бы еще не жила в Лее страшная память о тех старых бумагах! Сегодня, поднимаясь в лифте, заполненном сотрудниками, спешащими к своим столам, Лей вдруг воочию увидел постоянную причину своего неусыпного внутреннего страха — в лифт вошел Дорн. Лей отметил этаж, где Дорн вышел. Дорн опять шел к Гизевиусу. «Время, конечно, смутное, — подумал Лей, — потанцевали армейскую кадриль на чешских границах, разошлись… с позором. Кто его знает, как обернется. Поди, Гизевиус заволновался, как бы англичане не начали обижаться, как бы «ценного кадра» не интернировали… Говорят, в верхах скандал, фюрер в истерике, даже из Берлина уехал… А хотелось бы Лею, как хотелось, чтобы Дорн получил хорошего пинка за последние события! Кто работал с Дворником, кто ориентировал его влияние на президента Бенеша? Но кажется, отношения у Гизевиуса с Дорном на зависть сложившиеся. Как утверждают некоторые. И если Дорну путь в Англию теперь заказан, то… То он останется здесь, под одной крышей со мной, где-то рядом, может быть, на том же этаже выдадут ему персональный кабинет, как у меня, и будет стоять в том кабинете сейф… И кто поручится, что в том сейфе в самом секретном отсеке не окажутся те самые бумаги, что Дорн купил на доллары у сутенера Али Хонера? Опять вечная угроза шантажа? Опять засыпать и просыпаться, обливаясь холодным потом? Нет, нет… Сам я во многом виноват, — вдруг и для себя нашел упрек. — Я все время надеялся удавить Дорна, использовав какую-то его ошибку. А уж потом пытался выкрутить эту ошибку на ту концепцию, что сложилась у меня в тридцать четвертом году после «Ночи длинных ножей» — что Дорн агент-двойник, если просто не шпион. Я все время играл в предлагаемых обстоятельствах. А ведь просто: чтобы выиграть, нужно навязать обстоятельства, взять инициативу. Вот где мой просчет. Вот почему мне дурно от мысли, что Дорн не за Ла-Маншем, а опять близко. Теперь одна надежда: прибьют его за черный с серебром мундир чешские патриоты, как только представится им случай узнать, кто и как обрабатывал посланца их обожаемого президента… Опять расчет на случайность, усмехнулся Лей. Усмехнулся, однако на мысли о чешских патриотах остановился. «А что если… Если отдать Дорна чешским националистам? Уж на этих-то можно выйти через абвер. Даже лучше словацким. Тем более что будет дальше с Дворником, с президентом Бенешем, в принципе ясно. Это вопрос времени. И вот комментарий к последующим событиям: «виной всему мистическое влияние на президента Бенеша профессора-теолога Дворника, давно купленного и завербованного доверенным лицом генерала германской разведки Гизевиуса офицером СД Дорном. Таким образом Бенеш — послушное орудие Берлина». Лею даже стало жарко. Он даже не заметил, что давно проехал свой этаж и лифт стоит на верхнем с распахнутыми дверями — и если бы кто-то решил сейчас им воспользоваться, то с удивлением бы посмотрел на штандартенфюрера Лея, застывшего с оловянными глазами и гримасой истовости на лице. Да, это глубоко личная операция, наконец очнулся Лей. Однако помощник все равно нужен. И тут вдруг подумал о Хайнихеле. После роспуска «Исторической комиссии при рейхсфюрере СС» Хайнихель пережил суд офицерской чести. Хорошо, что хоть не разжаловали. Прямых улик против Хайнихеля так и не нашли, однако от лондонских публикаций тоже никуда не деться. Суд над Шушнигом сорвался, к большому неудовольствию фюрера, но и ему, очевидно, пришлось признать, что в отношениях с мировым общественным мнением следует пока проявлять большую осмотрительность, а «стрелочником» объявили Хайнихеля, смягчив формулировки — как-никак герой Рейна… Поэтому обвинили не в предательстве, всего лишь в халатности. Понизили в должности. «А ведь у бедняги сложилось совсем как у меня тогда, — вдруг понял Лей. — Да-да, та же параллель… Значит, я чисто интуитивно выбрал помощника, сразу высчитал — мне нужен именно Хайнихель. Он поймет меня, он окажется заинтересован лично».
…Обер-лейтенант Хайнихель сидел сгорбившись за столом, корпя над какой-то черновой работой. Ее монотонность была написана на его застывшем от скуки лице.
— Хайль Гитлер! — поприветствовал его Лей и присел на старый венский стул, притертый к конторке, возле которой ютился Хайнихель. Хайнихель вскочил, засуетился: столь высокие чины никогда, даже в
