у меня.
– Это так, но возникли определенные обстоятельства. – уклоняюсь я от прямого ответа, отметив про себя несколько фамильярное «Юра» и испытав некоторое облегчение оттого, что не придется впрямую интересоваться источником информации. – Видите ли, в наше агентство обратилась мать того самого человека, которого арестовали по подозрению в совершении убийства. По ее просьбе мы сейчас кое-что перепроверяем, поэтому я и осмелился вас побеспокоить.
– Помилуй бог – какое ж тут беспокойство? В парке, на скамейке, да еще в обществе столь импозантного мужчины.
– Вы ведь у Глебова домработницей были?
Прозвучало грубовато, особенно на фоне предыдущей реплики, и я невольно прикусываю язык. Да, у меня не так много времени, чтобы тратить его на пустую болтовню, но следовало, все же, быть посдержаннее и «приземлить» разговор в более деликатной форме.
Однако женщина поняла фразу по-своему:
– А что – не похожа?
– Если честно – то не очень. На мой взгляд, вам бы больше подошла роль экономки. Или, вернее сказать, домоправительницы.
– Фрекен Бок?
– Скорее, Мэри Поппинс, – старательно заглаживаю я допущенную бестактность.
– Вы правы, – кивает собеседница. – Я, наверное, мало напоминаю кухарку или уборщицу. Знаете, кем я работала до выхода на пенсию?
– Учительница?
– Ого! – Брови женщины снова совершают стремительный взлет. – Как интересно. Вы что же – наводили обо мне справки?
– Нет. Просто вы мне чем-то напомнили нашу учительницу химии.
– Да, я действительно педагог. Но не химия. Английский. Я без малого сорок лет преподавала английский язык в средней школе. И вообще я – англоманка[14]. К сожалению, не имела удовольствия побывать в Англии, но являюсь давней поклонницей британской культуры. Самуил Яковлевич Маршак прекрасно переводил Шекспира, но все равно – читать этого великого писателя надо в подлиннике. Собственно, как и прочих: Блейка, Мильтона, Байрона.
– У нас в школе основным был французский. Но Бальзака я так и не полюбил. А как вы оказались у Глебова? – На сей раз я попытался, чтобы реплика прозвучала как можно мягче и деликатнее.
– Жизнь заставила. Надо было помогать младшей дочери. У вас есть сигареты?
– «Даллас».
Мошинская молча кивает. Я достаю из кармана пачку, даю прикурить женщине и закуриваю сам. Та делает глубокую затяжку и, задумчиво выпустив дым в пространство перед собой, возвращается к нашему разговору.
– У меня две дочери. Я дважды была замужем, и у них разные отцы, но сами девочки, несмотря на почти десятилетнюю разницу в возрасте, внешне очень похожи. Да и судьбы у них похожи – к сожалению. Обе получили достаточное образование и воспитание, обе, как и я в свое время, не особо торопились выскочить замуж, но когда вышли, то семейная жизнь не сложилась, и тоже у обеих. Что касается младшей, то у меня с самого начала не было никаких иллюзий. Танюше достался совершенный дурак – опять-таки, как и мне, хоть он и был у меня вторым. Но этот дурак успел сделать ей двоих детей и убрался восвояси, когда младшему сынишке еще не исполнилось и года. Если учесть, что старший – инвалид, у него детский церебральный паралич, то можете себе вообразить. Хотя на мой взгляд – так лучше вовсе без мужа, чем с таким. Об алиментах не могло быть и речи, сама Таня работать не могла – дети отнимали все время, а на мою пенсию – я к тому времени уже не работала – одной-то не прожить, что уж говорить о четверых? Я сначала попробовала репетиторство, но от этой идеи пришлось довольно скоро отказаться.
В своей квартире давать уроки возможности не было – там совсем не та обстановка, а ездить оказалось невыгодно, поскольку сама дорога отнимала много времени и сил. Вот тогда-то мне и помог муж старшей дочери.
– Вы же говорили, что она тоже в разводе.
– Да, и очень давно. Но что с того? Между прочим, в этом случае я полностью виню Ирину. Такая же рохля, как и ее отец – мой первый муж. Этой дурочке надо было бы за такого мужчину руками и ногами держаться, а она… Впрочем, это уже не важно. А с мужем Ирины, моим бывшим зятем, у меня до сих пор сохранились прекрасные отношения. Геник имел какие-то дела с Алексеем Викторовичем, вот он-то и порекомендовал меня на эту работу. Место меня вполне устраивало: рядом с домом – я на улице Зои Космодемьянской живу, занята три-четыре часа в день, хоть и практически без выходных, и вполне приличное жалование. Во всяком случае, мы могли сносно существовать. Вот с тех пор у Глебова и работаю – уже без малого четыре года. Работала – теперь уже.
– А не тяжело было у него работать?
– Что вы имеете в виду?
– Понимаете, я слышал, что ваш хозяин был человеком. как бы это сказать. достаточно сложным.
– О, боже, какая ерунда! – Женщина с усмешкой выпускает струю дыма. – Да, Алексей Викторович был человеком. со странностями. Но ведь он болен, прикован к креслу, так что его можно понять! Быть всю жизнь запертым в четырех стенах. К тому же, после сорока лет, проведенных в нашей школе, разве меня можно было чем-то напугать? Правда, поначалу было трудновато, поскольку Глебов тогда даже вставать не мог. Но потом ему лучше стало, и у меня хлопот заметно поубавилось. Но все равно Алексей Викторович меня продолжал держать при себе и даже платить меньше не стал. А что касается характера самой работы, то я в некоторой степени являюсь исключением из общих правил. Мой отец был партийным функционером, однако репрессии обошли его стороной. Начав еще при Сталине, он спокойно доработал до пенсии, которую получил уже при Брежневе. Я вообще считаю, что сейчас то время рисуют слишком уж. мрачно. Лично у меня совершенно иные воспоминания, хотя я была тогда совсем еще маленькой. Уж Сталин бы точно не допустил той вакханалии, какая царит сегодня.
Но, несмотря на то, что папа занимал довольно высокий пост, у нас в доме никогда не было прислуги. Он был категорически против. Мы с мамой все по дому делали сами, причем мне не полагалось никаких скидок на возраст. Поэтому готовить, делать уборку, чинить платье и многое другое я умела с самого детства и никогда этих занятий не чуралась.
Я вдруг ловлю себя на мысли, что Глебова при жизни действительно окружали довольно-таки неординарные люди. Несостоявшийся автолюбитель Константин Михайлович Бердник, тащивший, по его словам, на себе весь их совместный бизнес, оставаясь при этом в тени; предвидевший гибель своего соседа хиромант-экстрасенс Юрий Ричардович Шушкевич, на восьмом десятке лет жонглирующий чугунными гирями; тайная сталинистка Елена Борисовна Мошинская – уборщица и кухарка, читающая в подлиннике великого Шекспира. Не удивлюсь, если лечащий врач Алексея Викторовича, с которым мне, вероятно, еще предстоит познакомиться, также обладает какими-либо скрытыми талантами, и окажется, к примеру, обладателем черного пояса по карате или, допустим, саксофонистом-виртуозом.
Беда с этими незаурядными личностями! Нет, вы не подумайте, я отнюдь не против таковых. Напротив, без них жизнь попросту стала бы плоской и черно-белой. Но вот беседовать с этими людьми – сущая морока. Подавляющее большинство из них – выраженные эгоцентрики, и единственно возможной для них формой общения является монолог, причем исключительно о себе, любимом. Это хорошо, когда вам об этом человеке и надобно информацию собрать. Но если вас интересует кто-то другой – даже не надейтесь. А самое главное – ждать от них можно всего, чего угодно.
По счастью, у моей собеседницы гаснет сигарета – она вынуждена прерваться и обратиться ко мне за помощью. Щелкнув зажигалкой, я тут же перевожу течение беседы в нужное мне русло.
– Простите, а вы не могли бы поподробнее рассказать о людях, окружавших Алексея Викторовича? К примеру, вы говорили о Шушкевиче. Насколько я помню, сосед по лестничной площадке. Вот он, например, что за человек?
– Незаурядный![15] Не скрою, он даже пробовал за мной ухаживать и делал это чрезвычайно трогательно.
Как и в случае с только что упомянутым хиромантом, я не буду злоупотреблять терпением уважаемого
