Последовали описания двоих, это были мужчины лет тридцати, не моложе, рослые, разговоры с Дашей вели во дворе, то вроде бы улещали ее, то вроде бы бранились. Прокопьев чуть было не спросил, не навещал ли Дашу негр, но Мария Семеновна и без его вопросов отметила бы африканские особенности одного из визитеров. Нет, ни на одного из знакомых Прокопьева, в том числе и на косматого книжного челнока Фридриха, двое не походили.
– Пропала девка-то, - заключила Мария Семеновна. - Или в какой затвор ее упекли. Или совсем сгинула. А жаль. Хорошая она.
– Что же делать-то? - повторяла Татьяна уже на станционном перроне. - Что же делать-то, Сергей Максимович?
– Попытаюсь кое-что предпринять, - угрюмо пообещал Прокопьев. Но что он мог предпринять?
– В милицию мы, конечно, пойдем. Но будет ли толк?
– Не отчаивайтесь. А мне, как только Дарья Тарасовна объявится или хотя бы какой знак даст о себе, о помощи будет просить, сообщите немедленно. По телефону. Или даже на электричку сядьте и прикатите.
– Если она жива… - выдохнула Татьяна.
В глазах ее были слезы. Прокопьев, чего от себя не ожидал, ладонью волосы ее погладил, успокаивая. Сказал:
– Жива. В нынешнем ее случае пытать ее или тем более убивать ни у кого нет никакого резона.
В электричке силу воли Прокопьев в кулак собирать не стал. Ему было все равно, куда его увезут. Глядишь, и подсказка, пусть и малая, случилась бы…
39
Дом номер три по Камергерскому переулку так и находился в отсутствии.
Александр Михайлович Мельников мне не звонил. Я его не разыскивал.
В теленовостях и газетах об отсутствии здания не напоминали. Оно, видимо, того и не стоило. На теплых островах в Тихом океане смыло и отволокло к акулам десятки тысяч благовоспитанных и довольных жизнью туристов. Ураган «Катрина» затопил блюзовый город Нью-Орлеан, накрыв водой все дома в три и тем более в два этажа. Молодые люди из Перми, числом в три десятка, посчитавшие, что документы о собственной учености удобнее получить на берегах Миссисипи, нежели на берегах Камы, дня четыре сидевшие на незатопленной крыше отеля и сотовыми способами сообщавшие родителям о нехватке воды для питья, были куда интереснее случая в Камергерском переулке.
Ко всему прочему по ТВ было объявлено, что в ближайшие дни в трех замечательных ток-шоу примет, наконец, участие привозной (из Ниццы) плейбой Сева Альбетов, наиважнейший в мире (рекорд Гиннеса) знаток антиквариата и запахов.
О шестидесятилетнем мальчике Севе Альбетове я был наслышан. Кстати, почему пообещали «наконец»? Я уже видел Альбетова в обеденном ток-шоу с рыбным меню. Смуглая леди советов, возлюбившая пасту «Колгейт 12», и ее белокурая сотоварка маялись, разрешая проблему, до каких пор следует оставаться девственницей. Сева Альбетов, встреченный по сюжету шоу аплодисментами, вошел в разговор (а день был зимний) в салатных бермудах и черном берете с сиреневым помпоном. «Он один такой»… И со взлетами рук принялся убеждать девушку, всю в сомнениях, остаться девственницей навсегда. «Сам бы весь век ходил девственницей! - вскрикивал Сева Альбетов. - Это такое счастье! Но в восьмом классе попутал бес…» Счастье же, по Альбетову, состояло в том, что у девственниц прекрасный запах. Альбетов принюхался к собеседнице и сообщил, что от нее вздымается аромат Флоренции эпохи Кватроченто. «Все цветы с полотен Боттичелли пахнут вашей неодоленной самцом натурой!» «А мы? А мы? Чем пахнем мы?» - воскликнули леди Колгейт и ее белокурая сотоварка. Тут я выключил телевизор.
Этот Сева Альбетов, по исторической справедливости, был достоин уважения и признания. Я с приятелями жил эгоистом, мог позволить себе пить пиво на улице Королева за двадцать копеек кружку и за обедом наслаждаться жареной рыбой мойвой. А Сева был страдалец за весь наш безалаберный народ. Он в дни осторожно-кухонной болтовни удалил себя из Москвы и вынужден был жить на чужбине в страшных городах желтого дьявола и слушать истерическую музыку толстых. Не он один, конечно, но и другие люди, схожие с ним судьбой и житейским выбором. И понятно, что теперь эти страдальцы стали для нас самыми ценными и необходимыми. Иные из них по-прежнему жили там, а сюда приезжали. Хотя число туалетов в глубине дворов у нас не уменьшилось. Там они обедали, а сюда приезжали за копейками на обед. Там они жили тихо, никто их не знал, и они никому не мешали. Как, скажем, шансон-девица Таня Монетная не мешала в ресторане Атланты своим шерстяным голосом поедать оголодавшим стейки с кровью. Заезжая к нам с горькими слезами по поводу вокальных гонений в совковом Архангельске, Таня брала кассу и убывала сушить булыжные щеки в штат Джорджия. И правильно. Сева Альбетов был не таков. Гражданство он восстановил (не отменив иноземного), о гонениях вспоминал редко, кого они теперь волновали. Но все помнили - мы были рабы и совки, а он гулял по Копенгагенам и Ниццам свободным гладиатором.
Все эти слова об Альбетове я записал в связи с тем, что мне позвонил маэстро Мельников.
– Профессор! - прокричал он в трубку. - Я познакомился с… Альбетовым. Через неделю буду собеседовать с ним на Первой Кнопке!
– Ну и что? - проворчал я.
– Как что? С… Альбетовым! С…
После предлога «с» трижды следовала пауза. Я понимал: намереваясь меня восхитить или даже вызвать мою зависть, Мельников готов был произнести «с самим Альбетовым!». Но слово «самим» никак не могло выкатиться из Мельникова, потому как «самим» для него был исключительно он, Александр Михайлович Мельников.
– Вам что, неинтересен Альбетов? - спросил Мельников.
– Мне интересен любой человек, - сказал я. - Тем более такой оригинал и обонятель, как Альбетов.
– В чем же он оригинал?
– Девственницам завидует. Сам, он то есть, хотел бы прожить девственницей. Они испускают хорошие запахи. Он парфюмер, что ли? Или дегустатор запахов?
– Господи, только не называйте его при знакомстве парфюмером и дегустатором запахов! - взмолился Мельников. - Он - человек нежный, ранимый и обидчивый.
– На кой хрен мне с ним знакомиться! Никакой тяги к общению с ним у меня нет.
– Ну и напрасно! И жаль, - сказал Мельников. - Я как раз хотел пригласить вас в Камергерский и там познакомил бы вас с Альбетовым. Завтра в три он будет выяснять по какой причине отсутствует в природе дом номер три.
Я не смог произнести ни слова.
– Создана Государственная экспертная комиссия, - сказал, наконец, я. - Альбетов входит в нее?
– Нет, он сам по себе! Он - свободный художник. А в комиссию, кстати сказать, назначен общий наш знакомый. Пружинных дел мастер, Прокопьев, кажется. Который не с той буквой.
– А что же будет делать завтра Альбетов?
– Нюхать.
Я опять замолчал.
– Ну вот, Александр Михайлович, мы с вами пригребли к тому, с чего начали. Значит, он нюхатель…
– Да нет же! - Мельников, похоже, возмутился. Или подивился моей тупости. - Он коллекционер и большой ученый. Искусствовед. В частности, специалист по придворному костюму, особенно по платьям фрейлин. А главное - крупнейший, здесь, он, наверное, номер один, знаток и исследователь исторических запахов. Несколько монографий. На языке народов. А вы - «парфюмер»! Духи, пудра, помада, ловушки для блох у него - в пятом чулане на чердаке.
– Даже и не знаю, что сказать, - пробормотал я. - Силовые структуры ведь тоже обещали выяснить причины отсутствия. Не они ли уговорили Альбетова нюхать?
– Профессор, да как вы могли подумать такое! - теперь возмущение Мельникова было искренним и резким. - Вся жизнь Альбетова, все его исследования проходили именно вопреки желаниям силовых
