России много, и приписать любому фрукту с фамильного древа Репниных можно было всё, что хочешь. А вот бедная Лиза… Как только ручка Ковригина начала описывать жизнь Лизы в 1812 году, Ковригин сообразил о своей оплошности. Бедная Лиза сиганула в пруд лет за пятнадцать, а то и раньше, до французской кампании. А Ковригину уже было жалко убирать симпатичную и высоконравственную барышню из интриги с коварными бонапартистами, старавшимися помешать созданию секретного оружия, то бишь дирижабля с реактивным, надо полагать, двигателем. Но, может, и не с реактивным. А с таким, что о нём и у нас с вами соображения возникнуть не могут. Крутился, крутился Ковригин в творческом бессилии вокруг своей оплошности, пока не нашёл выход. Николай Михайлович Карамзин, патриот, знаток секретов империи, провидец, вполне возможно, имел доступ к военным тайнам, и его «Бедная Лиза» была актом дезинформации. Мол, какая тишь и провинция эта Тюфелева Роща, и ничего в ней, кроме тонко чувствующих барышень, не водится… А уже водилось… Чувствительную Лизу Карамзин утопил, а она взяла и выплыла. Но уже в иные времена и в нарядах стиля ампир. И когда распрямилась пружина (или дубина?) народного гнева, новая бедная Лиза не могла лишь щеки увлажнять по поводу любови и её краха, а согласилась участвовать в борьбе с промышленным шпионажем. А мнимый Эраст со своей агентурой на себе ощутил силу её натуры.
Оценил прелести Лизы и романтически настроенный князь Сергей Львович Репнин, будто бы увлекавшийся садоводческим искусством, сам же занятый известно чем… С целью координации секретных работ он наверняка наезжал из усадьбы Воронцово на дачу в Тюфелеву Рощу, там повстречал бедную Лизу, там и начался их роман.
Был он долгим, драматичным, осложнённым сословными предрассудками, недоразумениями и, конечно, каверзами изобретательных врагов Российской империи. Но, в конце концов, были причины назвать его благополучным, нежели ошибочно-горьким. Кстати, в пору их благополучия по велению феодальной старухи погибла в водах Москвы-реки известная собака. Кого-то в отечественной истории необходимо было утопить.
Записки бедной Лизы и князя Репнина шли с разрывами, методом параллельного монтажа, использованного в голливудских сценариях первых звуковых фильмов, но на них, как на шампурах, были нанизаны остальные элементы сочинения. По ходу вождения ручки по бумаге Ковригину являлись соображения, и для него самого неожиданные, и чаще всего – озорные. Скажем, он решил пристроить куда-нибудь костяные пороховницы («чтобы добро не пропадало») и пристроил. О Репниных хоть мелочи просил выискать в архивах олигарх Острецов. Пожалуйста! И без всяких архивов. Тем более что у рассказчика не было времени на сидение в архивах. Да и помешали бы архивы его фантазиям… Так вот, Сергей Львович Репнин был в родстве с Шереметевыми и наверняка гостил в Журине. Можно предположить, что при приближении к Москве супостата часть секретного оборудования решили вывезти обозами в тыл, а именно в Журино, за его крепостные стены. Естественно, обозами, чем же ещё! А невдалеке от Журина есть город Средний Синежтур, на гербе коего имеется телега, из обоза, и над ней нечто летящее, будто надутая колбаса. И тут же прикладывалась картинка с костяного бока пороховницы родом из Синежтура: замок, рыцари в латах и над ними несомненный воздушный корабль. Что за обозы строили в Синежтуре в давние времена, возможно, в городской башне неизвестного назначения и что за обозы строят теперь, нам с вами неведомо, да и ведать об этом не наше дело…
Прочие истории, обтекающие сюжеты с секретным оружием и приключениями Лизы, князя Репнина и немецкого инженера Шмидта подавались рассказчиком (именно рассказчиком, а не Ковригиным, Ковригин лишь наблюдал с высот птичьего полёта за плетением словес своего информатора) не только увлекательно, но опять с умением детективщика держать читателя в напряжении. Даже эпизоды с описаниями технических характеристик дирижаблей – мягких, полужестких, жёстких, особенностей первых газовых баллонов из кожи слепых кишок отборных коров и прочее не должны бы вызвать зевоту. «Ай да Понтряжкин! – почему-то Ковригин назвал своего автора Понтряжкиным. – Ай да молодец!»
Ковригин отнес Шепетиловой принтер, обменялся с ней любезностями и решил, что теперь будет спать, ходить по грибы, квасить капусту и варить варенье. Не получилось. Не успокоился…
Надо было что-то менять в Понтряжкине. Объединить в нём бескорыстного плута, сующего нос порой, куда не надо, искателя истинных обстоятельств дел, с Мюнхгаузеном взлетающем на ядре в поисках острых гипотез. И надо было раскрошить сочинение на главы с заманными, как в старых романах, названиями: «Из этой главы читатель узнает о том, как Воздушный Корабль без команды был доставлен Бонапарту…» Ну и т. д.
Жил Ковригин в возбуждении. Но сам звонить Дувакину не собирался. Может, отпала нужда в Похвальном слове. А он, Ковригин, вроде бы осознал выгоду в предложенном ему деле. Но Дувакин позвонил.
– Подумал, Петя, подумал. И надумал… – утомлённым жизнью тоном произнёс Ковригин, зевнул даже, артист. – Так какие дирижабли, Петя, нам требуется прославлять: мягкие, жёсткие, полужёсткие? И к каким мачтам готовые причаливать?
– Ты… Ты что, издеваешься надо мной? – воскликнул Дувакин.
– Почему издеваюсь? – удивился Ковригин. – На самом деле дирижабли бывают разных конструкций: мягкие, полужёсткие, жёсткие, а потому и разных габаритов, мягкие – небольшие, для частных прогулок…
– Прекрати! – Дувакин уже кричал. – Ты шутки шутишь! А у меня серьёзные проблемы!
– Ладно, – обиженно заявил Ковригин. – Я сделал некие наброски, но ехать в Москву из-за всякой ерунды не имею желания… Являйся ко мне за набросками.
– Не могу, – сказал Дувакин. – Сижу под надзором.
– Всё так серьёзно? – спросил Ковригин.
– Да! Да! А ты этого не хочешь понять! Хорошо, пришлю курьера!
– Не Лоренцу ли Козимовну Шинэль? – обеспокоился Ковригин.
– Какую ещё Лоренцу Козимовну? – удивился Дувакин. – Не помню никакой Козимовны! И нет у меня денег на курьеров. Пригоню к тебе Хорошилова. Никуда не отлучайся. Жди.
– Слушай, если всё так серьёзно… И ты напуган… Я обязан тебя предупредить… У меня в сочинении есть шутки, какие могут вызвать раздражение твоих заказчиков, в особенности если они злые и шуток не понимают… А то ещё нарвёшься на их непонимание…
– Это уже моё дело! – мрачно сказал Дувакин. – Ничего не остаётся…
Хорошилов – фотограф моды, один из лучших, оказался и лихачом, прикатил чуть ли не через час, принял листочки Ковригина и отбыл в Москву.
Ковригин бродил по саду, а потом и по посёлковым улицам, возбуждение будоражило его, мобильный он держал в кармане, и вышло, что не зря.
Дувакин вечером (телефоном же) нагнал его возле участка Кардиганова-Амазонкина, кстати, в посёлке пока ещё по возвращению Ковригиным не замеченного. – Ковригин, ты гений! – услышал Ковригин.
– Ты так считаешь?
– И не только я.
– Кто ещё?
– Заказчики! Приняли на «ура»! У одной из влиятельных дам твой текст вызвал даже пупочный смех!
Ковригин пожелал узнать, каким Дувакин представляет себе пупочный смех влиятельной дамы, но его волновало другое:
– Мы не договаривались о чтении текста посторонними. Я просил прочитать мои намётки лишь тебя. Я тебя предупреждал, что ты можешь вляпаться…
– Ну и что?
– Как что? Разве ты не понял, что перед тобой туфта, враньё, игра ума, продукт фантазии, забава стареющего озорника. Если заказчики поймут это, тебе не поздоровится.
– А тебе?
– Мне-то с чего бы? Я не подносил им обман на блюде.
– Ты думаешь, они дураки? Нет. Они сразу оценили суть сочинения. Но что им, летал ли Бонапарт на Воздушном корабле, создавали ли против него секретное оружие. Главное для них – напомнить о дирижаблях.
