Вспомнилось:
Черемуховая пасть.
Эти два слова произнёс сестрице Антонине архитектор Прохоров, муж, то ли восстановленный, то ли бывший.
50
Острецов просил, если что, звонить ему в любое время, не беря во внимание часовые пояса.
Ковригину бы сосредоточиться и выдавить из своего сознания хоть капельки смысла, способные дать направление его мыслям, но он понял, что снова будет думать о ландышах и речных кувшинках. Набрал номер Острецова. Соединили его не сразу, а после выяснения личности звонившего.
– Мстислав Фёдорович! – чуть ли не выкрикнул Ковригин. – Черёмуховая пасть!
– Что значит «Черёмуховая пасть»? – рассердился, видимо, Острецов.
– Я думал, что жителям Журина это понятие известно, – растерялся Ковригин. – Я не знаю. Но я слышал о нём от отца. Теперь вспомнил. И ровесник мой, муж сестры, помнит об этой пасти с детских лет, с игр в пиратские клады.
– Так, так, так, – теперь Острецов оживился, отходил ото сна. – И что вы думаете о черёмуховой пасти?
– Возможно, местность какая-нибудь особенная, – предположил Ковригин. – Возможно, парковая достопримечательность…
– Тогда надо звонить Антоновой. Она у нас в знатоках…
– Зачем будить уставшую женщину? – опечалился Ковригин.
– Затем, – сказал Острецов, – чтобы потом не жалеть о потерянном времени. Не выключайте мобильный. Ну вот. Она и не спала. И сразу же сообщила, что Черёмуховая пасть – это поднос.
– Поднос? – удивился Ковригин.
– Отдел синежтурских диковин, – сказал Острецов, – вы не могли посетить. Но сейчас он открыт. По методике отечественных и европейских музейщиков в зале устроен придел для показа одного экспоната. Со специальным интерьером и подсветкой. И сейчас там экспонируется поднос с инвентарным названием – «Черёмуховая пасть». Соединяю вас с Верой Алексеевной Антоновной.
– Ну, поднос, – вяло сказал Ковригин. – Толку-то что от его названия?
– Александр Андреевич! – заспешила Антонова. – Поднос этот выполнен в начале девятнадцатого века, он очень яркий, хорош по колориту и создан явно синежтурским автором, а потому наверняка связан с каким-нибудь известным в ту пору местом. Или с каким-либо местным преданием. Надо искать сведущего краеведа. Их у нас много.
– Сколько вы отыщете краеведов, – сказал Ковригин, – столько сейчас же отыщется в вашей местности и Черёмуховых пастей.
А сам вдруг ощутил запах майской черёмухи, кусты которой сгибались прямо к холодным струям Реки. Дальше шел обрывом высокий песчаный берег, весь в ласточкиных гнёздах (более их не приходилось видеть). Потом услышал крики матерей или старших сестёр: «Юрка! Саша! Ирина! Севка! Женька!». Юрка Шеленков прижал палец к губам: «Пусть поволнуются и сами найдут!» И молчали, прижав к лицам, к груди охапки наломанных веток черёмухи. Поход по берегу реки через мелкую протоку к черёмуховому острову затеял Юрка, мне было жалко матери, сам бы ревел, если бы она пропала… Но мы были уже найдены, и теперь нам предстояло выслушивать нотации, а кому и быть выпоротыми…
Кому – мне? Кто – мы?
– Александр Андреевич! – услышал Ковригин голос Острецова. – Вы там не заснули?
– Нет, нет! – заверил Ковригин. – Задумался. Черёмухи всегда было много на берегах Реки.
– На подносе нет никаких примет присутствия рядом большой реки, – вступила в разговор Антонова.
– Надо всё же собирать краеведов, – сказал Ковригин.
– Не надо собирать краеведов, – выдержав паузу, а может быть, и не выдержав, а утихомирив в себе растерянность, произнёс Острецов. – Во-первых, они спят и не обо всём им следует знать. А во-вторых, вы, Александр Андреевич, начинаете что-то существенное вспоминать. Конечно, можно сейчас же отправиться в музей, поднять храпящих ночных сторожей и усесться на стулья перед черемуховым подносом. Но не надо.
– Хозяин – барин, – сказал Ковригин.
– Вы не деликатны, Александр Андреевич, – с укоризной произнёс Острецов.
– Не деликатен, – согласился Ковригин. – Тем более что вы мне не хозяин. Просто вы просили поспешать. И не допустить, чтобы актрису Хмелёву уморили. За тем я и сорвался из Москвы. Но ваша игра мне надоела. Завтра же я отправлюсь в Москву.
– Никуда вы не отправитесь, – резко сказал Острецов. – Для вас важна судьба Хмелёвой, и вы желаете её спасти. Во-вторых, вы уже были некогда в Черёмуховой пасти, и вас тянет там побывать снова. И уж точно увидеть её в музее.
В восемь утра Ковригин поспешил в городской музей. Удивил кассиршу и охранителей искусств. Джоконда в Лувре. И при толпе – все с ней один на один. А тут он и впрямь был один на один с Черёмуховой пастью. Слово «поднос» исчезло из его сознания.
Черёмуховые заросли были весёлые, весенние, звенящие.
Но из-под земли чёрным пятном к ним подбиралась печаль.
Вспомнился холодный день, с мокрым, кажется, снегом, да, именно с мокрым снежком, убивающим цвет, превращающим живопись в чёрно-белую графику, когда Юрка Шеленков привёл их к незнакомым черёмуховым зарослям (это было уже после похода по песчаному берегу Реки, напугавшему матерей) и сказал: «Поглядите, какой здесь танец!» Севка помолчал и молвил важно: «Где же тут танец! Это какая-то черёмуховая пасть!»
А потом Юрка не раз с лукаво-вороватым свечением глаз раззадоривал приятелей у костерка (жарили рыбу из воронок) рассказом о том, как открыл в Черёмуховой пасти подземный ход (отвалил какой-то камень, и под ним – ход), как пролез вниз, видел в нишах скелеты, но без факела далеко пройти не мог, и надо искать клады, готовиться к походу серьёзно, пока же никому ни-ни…
А потом…
Тут присланный Острецовым джип повёз его в Журино.
– Хороший поднос, – сказал Ковригин. – И смотрится в своём приделе замечательно.
– Николай Селиванов, – кивнула Антонова, – один из лучших синежтурских мастеров лаковой живописи. Купцы подносили его работы заезжим чиновникам.
– В годы Наполеона он жил? – спросил Ковригин.
– Да. Он был молод, но уже сложился как мастер. Между прочим, в двенадцатом году он был в Москве, каким-то подмастерьем у Репниных.
– У Репниных? – спросил Ковригин.
– Потом его привезли сюда, у Репниных здесь были рудник и заводик…
– Интересно, – пробормотал Ковригин. – Интересно… А что на подносе за воздушный корабль?
Вера Алексеевна пожала плечами.
– Всё это, Александр Андреевич, действительно интересно, – сказал Острецов. – Но у нас – цейтнот… Каковы ваши догадки, Александр Андреевич?
– Записки отца я не перечитывал, – сказал Ковригин. – Но кое-что вспомнил. Однако где эта Черёмуховая пасть? Знаю только, что она не на берегу Реки. Скорее всего, к северу от усадьбы. Видимо, в свои зрелые годы отец всё же возвращался в Журино, но отыскать эту пасть не смог. Но они что-то там открыли, куда-то спускались. То есть открыл наш заводила Юрка, а название пришло в голову самому младшему из нас – Севке. Возможно, это место называют и иначе. Но над подносом-то стоят слова – «Черёмуховая пасть».
– Опять вы и ваш отец – одно лицо! – воскликнул Острецов. – Я рад этому! Вы искали клад? И открыли подземный ход. Или провал в пасть.
– Возможно, – сказал Ковригин.
– Афанасий! – крикнул Острецов.
