Очень хорошая. Дома у нее тяжело. Живут на Петроградской стороне (адрес точный пришлю в следующем письме). Нелли гордая, никому не жалуется, но мне рассказывала Майка, это лучшая Неллина подруга: отец у Нелли погиб на войне. Мать после блокады болела и теперь парализована. Старший брат женился и не помогает семье. С больной мамой осталась только младшая сестренка, но она еще школьница, ничего не зарабатывает, живут на пенсию. Нелли как получит зарплату, отложит себе 250 рублей на питание, а остальное отсылает домой. У нее ничего нет, кроме лыжного костюма и одного ситцевого платьица. Я прошу тебя, мама, навестить эту семью. Отдай Неллиной сестричке мои летние платья и синий джемпер и вообще, чем можно, помоги им.
Славик, медвежонка пока не поймали, а живого лисенка — да! Я видела в палатке у ребят. Такой смешной, рыженький, мордочка острая, кладет ее на передние лапы и смотрит, как умный песик. Мы поедем в гости к морякам на побережье. Там раздобуду для тебя морских ежей и звездочек.
У нас все записываются на курсы по производственным специальностям. Многие готовятся на маляров. Но мне что-то эта работа не по душе: кисточки, ведерки — слишком кустарно. Или я рассуждаю неправильно? Папа, как ты считаешь? Смонтировали у нас первый башенный кран. Залезла я на этот кран. Вид оттуда прекрасный. Все как на ладони: и озера, и лента шоссе со всеми ее петлями, извивами, и сопки с пятнами снега. Самую большую мы назвали «Ленинградская». Управлять краном не так уж сложно. Он такой рукастый, безотказный! Я бы пошла учиться на крановщицу, но крановщиц новых пока не требуется. Куда еще? На стройбазе есть арматурный двор, там гнут проволоку для бетонных блоков. Может, в арматурщицы пойти? Все время думаю об этом и ничего не могу решить…»
Об Игоре и о том тревожном, непонятном, что начинало омрачать их дружбу, Юля не написала.
Ася Егорова загорелась идеей — всей бригадой учиться на штукатуров. Есть женщина — мастер, молодой инженер, приехала из Челябинска, с Урала. — берется всех научить этой специальности за два-три месяца, если только будут стараться.
— Самая грязная работа! Тоже выбрала! — пожала плечами Руфа.
Нелли рассказала про знакомую девочку: та пошла в ученицы к штукатурам — и всегда глаза у нее словно заплаканные. «Лопатка, — говорит, — не слушается, я раствор на потолок кидаю, а он мне обратно на голову летит».
— Будет на колуне сидеть, — мрачно добавила Майка. — Я этих штукатуров видела. Маются: то цемента нет, то алебастра. Нам, говорят, хоть такой наряд выписывай: мешками дым носить из домов…
Но Асю все эти доводы не охладили.
— Домой напишем, чтобы не ремонтировали без нас квартиры, разве плохо?
— А получать что будем? — усомнилась и Ядя.
— Прохор Семенович сказал — скоро для штукатуров большой фронт работы откроется. Каменная кладка пошла… В нашей «Смене» ленинградской правильные слова писали: «Грязная работа та, где совесть нечиста».
В конце концов Ася убедила всех, кроме Руфы. Та неожиданно заявила, что ее «вообще эта проблема не волнует». Скоро в бригаде узнали, что главный инженер берет Руфу в контору секретарем- машинисткой.
— Пусть идет, все равно за нее всегда все надо переделывать, — равнодушно сказала Ася.
— Сколько ей хоть платить будут в конторе? — поинтересовалась Нелли.
— Ты за нее не беспокойся, — усмехнулась Ася, — не пропадет…
Юля подумала, что Руфа на новой работе будет видеться с Игорем по нескольку раз в день: кабинет главного инженера и комната комитета комсомола находились в одном коридоре, дверь против двери.
Порой, устало присев на камушке, опустив натруженные киркой руки, Юля ловила на себе испытующие взгляды подруг: «Что, может, и тебя в контору потянуло?»
Утренний стонущий звук ударов по рельсу теперь не тревожил Руфу. Она могла всласть выспаться: в конторе день начинался с девяти. А Юля вместе со всей бригадой вставала в шесть. Хочешь не хочешь, а делай то, что написано в наряде. «Не научила мамка, так научит лямка», — как говорила Ася Егорова.
Истина, затверженная в школе: «Труд надо любить…» — тут, на стройке, оборачивалась суровой необходимостью каждый день выполнять трудовое задание. Ничего особенно славного или доблестного не было в том, чтобы подсоблять каменщикам или таскать в ящиках раствор для штукатуров, но Юля понимала, что даже самая незаметная работа здесь важна и необходима. И никто за тебя ее не сделает. Многие ли видят результаты труда землекопов? Засыплют траншеи с уложенными трубами, зальют фундамент — и все. А попробуй без труб и без фундамента…
На собраниях рабочих участка жестко говорили о людях без совести. О тех, кто пропадал по два-три дня по случаю «дня рождения», кто посреди дневной страды заваливался спать где-нибудь за штабелем досок или в другом укромном уголке, кто оправдывал прогул вчерашними поздними танцами. «Видите, ей хочется погулять, а нам не хочется. Она молодая, а мы старухи. Отвечай, почему прогуляла! Есть у тебя совесть или нет?»
Когда-то, еще в Таганроге, думая о Чехове, Юля завела тетрадь. Тетрадь она никому не показывала. Даже отцу, от которого не было тайн, даже Софье Александровне. Игорь тем более ничего не должен был знать, потому что немало строк в тетради посвящалось ему.
Чеховские слова о том, что в человеке все должно быть прекрасно, эпиграфом стояли на первой странице. Дальше Юля вывела свою «формулу счастья»:
«Для счастья: большая цель; сознание, что ты очень нужна другим людям; чистая совесть».
«Жить по совести» — это было клятвой самой себе. Самой сильной из клятв.
…Новая котельная понемногу уже начинала подниматься над шоссе. В длинном, вытянутом здании скоро начнут монтировать котлы. От них пойдет по трубам живительное тепло, которое нагреет железные ребра батарей. Тогда мамашам не надо будет кутать младенцев в пять одеял.
Юля знала, что там, наверху, куда по шатким лестницам надо подниматься с оттягивающими руки носилками (это случалось, когда выходил из строя кран), каменщики ждут подсобниц. И она радовалась, когда кладка шла безостановочно, когда каменщики благодарно улыбались, принимая от них кирпичины.
Признаться, эта скромная радость хоть немного вознаграждала ее за ту щемящую горечь, которую она испытывала, раздумывая об Игоре.
— Тебе важное поручение, Юль, — дружески сказал Игорь, вызвав ее в комсомольский комитет через несколько дней после того, как окончательно распростился с бригадой землекопов. — Школа рабочей молодежи. Первого сентября не успеем, но пятнадцатого должны открыть обязательно: звонили из райкома. Обойди все палатки, общежития, собери заявления.
— Хорошо, — не глядя на Игоря, Юля водила по полу носком туфли.
— Добились у Одинцова… Вырвали полдома… Сильно, а?
Он не дождался ответного восклицания, посмотрел на дверь и осторожно положил руку на девичий локоть.
Она отдернула руку:
— Можно идти?
Игорь тоже встал:
— Пусть приложат к заявлениям справки об образовании… Юль, что с тобой?
…Где-то, кажется у Достоевского, сказано: хочешь узнать, что в душе у человека, посмотри ему пристально в глаза. Глаза — зеркало души. Не изменились глаза у Игоря: яркие белки, яркая синева, веки без ресниц, не вздрагивают — глаза спортсмена, вожака, удачливого человека.
— Со мной, — подчеркнула она, — ничего.
— Думаешь, если я теперь в комитете… Мама про тебя в письме спрашивала. Я ей написал, что ты молодец…
