Плотными, смерзающимися слоями ложился он на сваленные у подножия кранов блоки, на кирпич, на бочки с цементом и металлические балки. Сплошная его завеса скрадывала слабый, быстро идущий на убыль дневной свет.
На участках жгли костры.
Поднимаясь на леса, каменщики захватывали лопаты, чтобы срезать с досок опасную корку налипшего снега. Машинисты буровых станков вытряхивали его целыми пригоршнями из карманов спецовок, из рукавиц и капюшонов плащей.
Внутри строящихся капитальных корпусов ярко-малиновыми круглыми глазками светились железные жаровни — коксушки. Над ними дрожал прозрачный дымок, и от него слезились глаза у девушек- штукатуров, работавших на подмостях.
Все опасались, что обильный снегопад парализует работу растворных узлов.
Игорь весь день провалялся на койке, прислушиваясь к шуршанию снежной поземки. Он думал о том, как зло надсмеялась над ним судьба. Он мог бы теперь получать орден, как получают его сотни целинников, или с делегацией советских физкультурников готовиться к путешествию в Мельбурн, на Олимпиаду. Он мог бы звонко читать свои стихи перед всесоюзным микрофоном… Чем он хуже иного московского или ленинградского поэта?
Игорь протягивал руку, поворачивал рубчатое теплое колесико настройки, нащупывал волну с журчащей музыкой. Единственное развлечение — радиоприемник «Мир».
Приемник этот был прислан коллективу стройки в подарок от ленинградских комсомольцев. Новоселы хотели поставить приемник в клубе, но Терентьев сказал: «У меня целее будет», — и с того времени «Мир» перекочевал сюда.
Рядом с приемником еще одна замечательная вещица — магнитофон. Тоже ленинградский подарок. Терентьев доставил Игорю большое удовольствие. Игорь читал стихи, а катушечки магнитофона, пущенные Терентьевым, быстро вращались. Потом Терентьев перемотал катушки, и Игорь вдруг услышал собственный голос: он показался ему сочным, глубоким, бархатисто-мужественным, почти как у Поля Робсона. С тех пор они часто забавлялись с магнитофоном.
Один раз притащили аппарат на вечеринку к Субчику, записали на ленту анекдоты, бульканье разливаемого вина, тосты, а потом прокручивали ленту и покатывались со смеху.
«В жизни много влекущего, — думал Игорь, — путешествия, музыка, стихи, чудесные выдумки техники вроде магнитофона, телевизора. Москва и Ленинград сияют сейчас огнями больших магазинов, театров, ресторанов. Терентьев говорит, что рестораны облагораживают человека: там красиво едят, красиво танцуют. И денег у него всегда много. Такие люди берут от жизни все, что можно…»
Шаги в коридоре отвлекли Игоря от его дум. Дохнуло холодным воздухом, в комнату вошел Зюзин.
«Ага, понадобился все-таки я им!» Игорь напустил на лицо хмурь и не поднялся навстречу гостю.
— Был у начальника? — Женя снял шапку, стряхнул с нее снег, потом опустился на табуретку. — Обещает с работой?
— Пока еще ничего.
— Ну-ууу… — Женя искренне огорчился. — Ты не расстраивайся. Устроим. Всем комитетом будем просить. Я к тебе по делу. Понимаешь, в понедельник стройка может стать. Снегу прямо тысячи тонн навалило…
— Это я вижу, — кисло отозвался Игорь.
— Сейчас Прохор Семеныч собирал актив. Придется завтра не отдыхать. Все бригады выйдут.
— Я теперь ни в какой не состою.
— Присоединяйся к любой. Дороги будем чистить. Кирпич штабелировать. Представляешь, если снег засыплет стройматериалы? Навесы только сейчас начали строить. Фанера от сырости покоробилась, повыпучивалась. Шоферы, где машина забуксовала, там и сваливали кирпич, блоки. Может, на сотни тысяч погибнет ценностей…
— Обойдетесь. Вы со мною советовались?
— О чем?
— О воскреснике.
Женя развел руками и недоуменно уставился на Игоря:
— Что тут советоваться?!
— Вот и организуйте сами, раз такие умные. А меня оставьте в покое.
— Слушай, Игорь! — Женя встал с табуретки. — Ты не забывай, кто тебе путевку сюда вручал. Ты брось дурака-то валять. Завтра, в полседьмого, сбор у конторы. Сам же на митинге целую статью говорил: «Покорим Север… Разожжем комсомольский огонек!» Что я, не помню?
— Был огонек, да сбился.
— Вот ты как! — Женя пошел к двери, с порога оглянулся. — Ну, как знаешь…
Утром за окном стояла все та же недвижная бело-серая сетка падающего снега.
Снаружи смутно доносились гудки, рычание тракторов, голоса людей. Игорю казалось, что он различает голоса девчат из бригады Егоровой. Наверно, и Юля там. Впрочем, что о ней думать? Она ведь теперь заодно с Зюзиным и со всеми его, Игоря, врагами и недругами.
— Спохватились, — усмехнулся Терентьев. — Зюзин бегает, икру мечет. Это как у нас на заводе бывало: первая декада — спячка, вторая — раскачка, третья — горячка.
— Почему с завода ушел?
— Затерли. Так, бюрократы разные… Но я, между прочим, с прописки в Минске не снялся. Шикарный городок. Надоест на этой шарашке — скажу Одинцову: «Адью, наше вам с кисточкой». Говорил ты с ним?
Игорь сказал, что начальник советует идти на Промстрой.
— Ты что, пешка, чтобы тебя так гоняли? Пусть сначала на Промстрое клуб построят, дорогу приличную сделают, а потом посылают людей. Здесь не принудиловка.
— Там и кино редко бывает, — вспомнил Игорь.
Терентьев достал бутылку, разлил по стаканам вино, придвинул Игорю:
— Ты парень с головой. Культурному человеку на этой шарашке вообще делать нечего. Только что заработать… Через годик тебя в любой институт примут без конкурса — строитель, патриот — какой может быть разговор? Тебе этот срок надо тут прокрутиться. В электрике мало-мало кумекаешь? Просись в ученики электромонтера. Работа не пыльная… Я заведующему ЖКО скажу, мужик сговорчивый.
Игорь набросил на плечи ватник и вышел на улицу. Сквозь белесую мглу металось пламя костров, в сильных лучах прожекторов бешено крутились миллионы белых мух. «Бульдозер сюда-аа… бульдозер…» — донеслось с порывом ветра. На минуту что-то шевельнулось в душе Игоря, он сделал шаг по тропке, пробитой от дома к шоссе. Но дальше ноги не пошли. Вернулся в душную комнату, где Терентьев уже храпел, откинув руку с зажатой в пальцах потухшей папиросой.
В понедельник Игорь написал заявление с просьбой зачислить его учеником электрика в ЖКО. Одинцов удивился, читая заявление, но согласие дал.
Глава одиннадцатая
«ГВОЗДЬ ПРОГРАММЫ»
Как-то Женя Зюзин рассказывал Яде, почему его потянуло на стройку, на самостоятельную жизнь.
— Мамаша за мою голову думала, за меня все решала: потрать получку на это, а не на то. С тем парнем дружи, а с этим не дружи. Интересно самому построить жизнь. Мамаша ужасно была против Севера, ходила в райком: «Отдайте назад заявление Зюзина, это мой сын». Ну, а я свое мнение отстоял. Мне здесь потому по душе, что ничего нет, что мы — первые.
