Неправда! Просто лодырей и болтунов терпеть не может. Он с тебя потребует, спуску не даст, а потом ты сам ему спасибо скажешь.
Друзья обсуждали, удастся ли теперь быстро закончить канал и не замерзнет ли озеро на всю глубину до того, как начнут снимать перемычку. Потом оба замолчали, думая каждый о своем.
Они переходили через кочковатое болотце.
— Тут мостик есть, не поскользнись… — Николай безошибочно нашел в темноте уложенные на опорах бревна и пошел впереди Жени. — Что замечтался? Про мою сестру думал?
— Про нее, — признался Женя.
— Она про тебя тоже много думает.
— Правда?
— Она же мне все чисто говорит, как есть.
— Расскажи про нее, — тихо попросил Женя, — какая она маленькая была…
— Мы с Ядей вместе росли. Отец как в партизаны ушел, так и не вернулся. Мать другого мужа нашла. Только война кончилась, такая разруха… Кушать нечего было. Пойду с Ядей, червей накопаем, сетки заберем — и на целый день на озеро. Наловим — и давай уху варить… С пятьдесят первого по пятьдесят пятый служил. Может, и дали бы отсрочку, да писать никуда не стал. Мать у нас… э, не годится о матери плохо говорить, но не любили мы ее. Отчим — совсем чужой человек. Для нас наставница больше сделала школьная, Алена Ивановна, она и сюда письма шлет. Сестра так привыкла: Алена Ивановна и я — это для нее как мать и отец..
Болотце осталось позади.
Друзья шли уже мимо котельной.
Всюду в окнах Буранного приветливо горели огоньки.
Николай думал о Нелли, о большеглазой тоненькой Нелли, с которой танцевал на вечере… У Жени Зюзина все проще, они с Ядей почти ровесники, хорошая пара. А вот он, Николай, старше Нелли почти на десять лет. Но ему не хотелось говорить о себе. Он радовался счастью сестры и счастью шагавшего рядом синеглазого смелого паренька-ленинградца, который был ему теперь дорог, как родной брат.
Глава тринадцатая
УГОЛ РАССВЕТА
Тревожными, грозными событиями отмечена была во всем мире последняя неделя октября тысяча девятьсот пятьдесят шестого года.
В Венгрии еще не умолкли выстрелы контрреволюционных банд, пытавшихся вонзить нож в сердце народной республики. На подступах к границам Египта сосредоточивались танки израильских прислужников империализма, чтобы вскоре совершить агрессию. Форштевни английских крейсеров вздымались на волнах в восточной части Средиземного моря: крейсеры подбирались поближе к входу в Суэцкий канал. Под крылья военных самолетов Англии и Франции уже подвешивались те бомбы, что были преступно обрушены на Порт-Саид. В армиях многих стран военнослужащим приостановили отпуска.
Мир мира повис на волоске.
Летавший в Москву, в Госплан, начальник Северостроя Одинцов видел, как до поздней ночи светились в Кремле окна правительственных зданий.
На оба полушария прозвучали спокойные сильные слова предупреждения, сделанного Советским правительством.
«В эти грозные часы… в этот напряженный момент истории…»
По радио передавались экстренные выпуски о международных событиях, и, как в годы войны, они назывались: «В последний час».
На тысячах и тысячах митингов прокатывался бурлящий гневом призыв:
«Руки прочь от Египта!»
Маленький поселок в горной тундре, выросший за несколько месяцев на перепутье северных вьюг и ветров, жил в эти дни теми же чувствами, что и бессчетная череда других советских поселков, деревень, райцентров, городов.
Часто звенел телефон в кабинете Одинцова:
— У нас радио плохо работает… Как там, в Египте? Но передавали из Москвы?
И в то же время люди жили своими повседневными хлопотами, заботами и радостями, уверенные, что силы мира и на этот раз сумеют преградить дорогу войне.
Был в клубе еще один молодежный вечер.
Женя Зюзин остался на танцы, хотя танцевать не умел. Когда заиграли танго, он решился: подошел к Яде и пригласил ее.
— Но ты ведь не умеешь! — И она с улыбкой положила руку на его плечо.
И тогда он сказал… Никто из посторонних не слышал его слов: их заглушали музыка, шорох подошв, веселый говор.
— Я без тебя жить не могу…
Рука на плече вздрогнула. Или это ему показалось?
— Я без тебя жить не могу…
По-прежнему слышались звуки медленной, плавной мелодии, шорох подошв, чьи-то шутки. Все было обычно. И никто из тех, кто танцевал, кто переполнял зал тесного клуба, не знал, что в эти минуты решалась судьба всей жизни человека.
Кто знает, что стало бы с Женей, если бы в ответ он услышал: «Нет». Ведь не только в романах люди способны на отчаянные поступки из-за неразделенной любви.
— Я тоже не могу без тебя, — шепнула Ядя.
Они решили, что распишутся под самый праздник, но никакой шумной свадьбы устраивать не станут: теперь не до этого.
На другой день Женя поехал на Промстрой, забравшись в кузов порожнего грузовика. Несколько работниц были его попутчицами.
Одни сидели на краскопульте, лежавшем на дне кузова, другие стояли, держась за плечи друг друга и пряча головы от порывов ветра.
Женя узнал их — бригада маляров, та самая, которую чуть не обсчитали. Настроены хорошо. Все сполна получили доплату за прошлый месяц. Они уже левое крыло больницы закончили; теперь остановка за штукатурами, пусть кончают правое крыло, родильное отделение, а за малярами дело не станет, покрасят, побелят — и пожалуйста, государственная комиссия может принимать здание.
Сейчас временно, на два-три дня, их бригаду перебросили на Промстрой: надо покрасить новую столовую для механизаторов.
Женя рассказал о «Комсомольском сигнале» и спросил, верно ли, что они не моют кисточек после смены, кисточки от этого засыхают и быстро портятся. И нельзя ли придумать что-нибудь, чтобы меньше тратить краски и олифы на каждый метр стен?
Девушки на этот раз не ершились, обещали подумать.
Показался поселок Промстроя, фасад новой столовой.
Женя помог сгрузить краскопульт. Одна из девушек-маляров, та самая плотная, краснощекая, бывшая резинщица с «Треугольника», которая особенно крепко ругала мастера за непорядки, попросила Зюзина:
— Удели еще пять минут.
— А что такое?
