дороге, кричал:
— Русские! Прекратите драку! Какая причина?
— Во! — Рогов вышел из строя и показал Иванову окровавленную руку.
— Господин сержант! — докладывал Иванов, — один русский укусил руку другому. Сейчас его за это бьют.
— Следует! Передай мое приказание — пусть выбьют ему зубы. Следующий раз не будет кусаться, — посоветовал сержант.
Охрана успокоилась, услышав разъяснения Иванова и ответ старшего конвоя, и престала напрасно портить патроны. Старший стал расталкивать пленных, чтобы пробраться в середину столпившихся людей и посмотреть на военнопленного, осмелившегося кусаться в строю, а заодно собственноручно выбить ему зубы.
Житников замахал руками, умоляя выслушать сержанта, когда тот замахнулся на него: — Я не кусался! Я только хотел…
Ближе всех к Житникову стоял Маевский. Когда он услышал откровенное признание сержанту, не испугался, так как тот не понимал по-русски, но вспомнив, что может услышать Иванов, и, не дав ему договорить слово, ударил Житникова под подбородок, что никак не ожидали от него военнопленные. Житников ударился головой о дорогу и потерял сознание.
— Ого! Крепко бьет! — одобрительно заметил сержант и приказал двум военнопленным отнести Житникова в барак.
— Смотрите за ним в бараке. Если понадобится, свяжите и заткните рот, — предупредил Леонид.
Строй двинулся дальше.
Поздно ночью состоялось совещание. Громов стоял на карауле у окна, наблюдая за палаткой охраны. До него доносился спокойный голос товарища:- «Завтра в 11 часов, тот, кто понесет обед на лесосеку, взломает замок и заберет все, что можно есть. Из барака своих галет не брать, а принести те, что возьмете в магазине. Все остальное вынести и спрятать около дороги. На обратном пути захватить все в барак. Оставшиеся в лагере подготовят место, куда можно спрятать ворованное».
План был прост и осуществим. Обедать в барак пленных не водили. Его разносили без конвоя те, кто не работал в силу своей истощенности, и охрана не боялась, что они сбегут.
Ночью никто не спал — думали о завтрашнем дне. Больше всех волновался Леонид. В случае провала — ответственность за товарищей ляжет на него.
Обед принесли не трое, как обычно, а пятеро. Началась дележка. Делила охрана. Распределив приблизительно галеты по количеству людей, один солдат отвернулся, другой показывая на галеты, у него спрашивал:
— Кому?
— Ивану! — кричал отвернувшийся.
— Кому?
— Возьми себе!
— Кому?
— Большому мужику.
И не было обиды. Охранники знали пленных, кого по имени, кого по кличке, кого по росту, а кого не знали, показывали пальцем. Дележка галет их забавляла. Никто из солдат не обратил внимания, что галет было больше, чем в другие дни. Работа сделана аккуратно: часть продуктов была принесена на работу, а остальные — на обратном пути сложили в ведра, взятые для этой цели в количестве большем, чем было необходимо.
Промтовары остались нетронутыми. Сахар высыпали в бочку с водой, папиросы сложили под ступеньки крыльца, а галеты в пачках удобно расположились между двойными стенками барака. Папиросы военнопленным выдавались дневальным только при курении. Запас иметь запрещалось. Курили около печи, предусмотрительно пуская дым в нее. Окурки сжигались, но в бочку не успевали наливать воды — то и знай — бегали с кружками. Каждый чувствовал ответственность не только за себя, но и за других, все делалось с большой осторожностью.
Исчезновение продуктов из магазина обнаружили при следующих обстоятельствах. Охрана хотела забрать продукты из магазина сама: подозрения на нее быть не может — вся вина ляжет на русских, но они опоздали: Дутый не дал согласия.
Слыханное ли дело! В Финляндии среди белого дня грабеж! Поднялся неимоверный шум. Панический слух распространился по всем ближайшим поселкам, вызвав различные кривотолки вплоть до того, что местность посетили партизаны. Сообщили в Никель. Срочно выехал начальник лагеря Мецала и хозяин магазина. Охрана подозревала пленных, но открыто не говорила. Начальство думало по другому: — мирное население вне подозрений, немцы не позволят, русские под конвоем.
Немецкое командование спешно подбросило в район происшествия альпийских горных стрелков (с розой на шлемах) для поисков партизан. Когда сотни австрийцев бродили по лесу и искала следы мнимых партизан, охрана смеялась, но ничего не говорила, боясь скандала. В свою очередь они принимали меры, чтобы поймать пленных с поличным: высматривали, прислушивались, неожиданно ночью появлялись в бараке. Помощь Иванова была бесполезна: пленные ему не доверяли. Улик не было, придраться не к чему. Тем не менее, вся охрана, исключая Дутого, была убеждена в виновности русских.
Вина русских состояла в том, что они опередили охрану, и в этом же было их спасение. Пачка папирос, подброшенная к русским в барак, послужила бы существенным доказательством для уничтожения пленных, чтобы скрыть свое преступление.
Дутый был окружен заботой и вниманием охраны и, чувствуя это, издевался над нею и хвалил русских, если это сделали они.
По прибытию Мецалы начался повальный обыск, перерыли весь барак, лазили под нары, выломали несколько половиц в полу, но никто не догадался заглянуть под крыльцо, на котором стояли любопытные. Больше всех старался Пуранковский. Он вылез из-под нар в пыли. Грязный пот катился по его лицу. Взял кружку, зачерпнул воды и хотел умыться, но жажда взяла свое. Забыв, что из нее пьют русские, а, может быть, у него не было таких предрассудков, он хлебнул несколько глотков.
Пленные затаили дыхание, никто не решался громко вздохнуть; ужасно медленно тянется время.
Пуранковский удивленно смотрит то на кружку, то на бочку.
— Паска [1]! Ничего нет! — говорит он. Кружка летит в сторону; содержимое разливается по полу.
Пуранковский обнимает Мецалу за талию и уводит из барака, за ними полиция и все любопытные.
Пленные облегченно вздыхают. Только Дутый стоит посреди барака и своими ужасными глазами смотрит на пленных, стараясь угадать, что переживали русские в это время.
Начальнику лесного лагеря был выговор за распространение ложных слухов. После официальных объяснений с полицией Мецала сделал ему замечание: «Если действительно обокрали русские, то тем хуже для тебя: охрана пленных осуществляется плохо, и русские ходят без конвоя, что категорически запрещено…»
Начальник лесного лагеря, подчиненный Мецале, уверял, что в лагере ни один пленный не выходит за зону без охраны, а сам подумал: «Вот здесь то, я прошляпил».
Пуранковский также упрекнул его в необоснованности обвинений против русских.
Пообещав прислать пленным газеты «Северное слово» и не долго поговорив с ними, ни одним словом не упомянув о бочке со сладкой водой, Пуранковский уехал.
Пленные остались довольны тем, что воду попробовал переводчик, а не кто иной, иначе расстрел был бы неизбежен.
Отношение охраны к пленным ухудшилось и стало невыносимым. Избиение приняло массовый характер. Дутого с конвоирования бригады сняли и поставили на охрану зоны. Мастер пожаловался на него, что он не заставляет работать русских. Мастера он избил так же жестоко, как бил раньше пленных.
А сейчас сидит в будке около ворот, не выглядывая из нее, и целый день разговаривает сам с собою.
