Снова сменился начальник лагеря. Старый уехал — новый приехал. Военнопленные интересуются, как поведет себя новый начальник. Возможно, радость перемены напрасна, не придется ли вспоминать старого? Покойник всегда хорош. Когда надежды на нового не оправдываются, а о старом жалеют, приписывая ему всевозможные хорошие качества. «Он» стоит на пороге, высокий и стройный, полный, красивый, голова с черными, как смоль, волосами откинута назад, глаза немного навыкате, лицо строгое, но приятное.
— Вот вам и новый, — рекомендует Громов, — а как запоет — неизвестно!
— Хотите, я вам песню спою! — говорит начальник на русском языке. Громов поспешил скрыться с глаз. Военнопленные заметили, что начальник пьян. О том, что он говорит по-русски, никто не предполагал. Зазвучал бас: «Бывали дни веселые, гулял я молодец»… После окончания он снял шапку и, протягивая руку к военнопленным, проговорил:- Кладите, кто сколько может!
Русские ошеломлены встречей. Это не шутка. Перед ними стоит лейтенант финской армии с протянутой рукой и просит подаяния.
Солдатов полез в карман, но долго не мог найти подходящей бумажки — вытащил сотню.
Лейтенант с улыбкой посмотрел на него и спросил: — Сколько жертвуешь?
— Десять, — ответил Солдатов, — не надеясь получить сдачи, но лейтенант аккуратно отсчитал девяносто и отдал Николаю.
Посыпались в шапку монеты всех достоинств, а он продолжал стоять, понурив голову.
— Низко опустились, господин лейтенант, не подобает гордому финну! — сказал Леонид, бросая последние деньги в шапку.
— Вам следовало бы дать в морду, молодой человек, но вы правы: лейтенант Блинов пал низко и недостойно ведет себя. Выпить хочу — русская натура сидит в моей душе, — а денег нет. Водкой утоляю все страсти. Думаете, мне легко, офицеру, просить у нищих? Но все же легче, чем у финнов! Отец продал совесть финнам, эмигрировав в 1921 году, а нищий сын, сейчас рассчитывается за грехи отца.
Блинов пересчитал деньги (их было достаточно на бутылку немецкой водки) и спешил уйти из барака, но уйти, не сказав военнопленным ничего, было неудобно. Поэтому он начал интересоваться жизнью в лагере, наконец, спросил: — Кто есть из Великих Лук? Земляком оказался Громов, хлопая его по плечу, он ободряюще проговорил: — Ничего. Скоро поедешь на родину! Родины нет только у меня. Отец продал — сын отвечай! — и попрощался со всеми.
На пороге остановился и еще раз обвел взглядом пленных и, как бы оправдываясь за свое поведение, сказал: — Я знаю, откуда у вас берутся деньги. Продавайте … Тащите, воруйте — все разрешаю! У кого отберет охрана, обижайтесь на себя! Жалоб не принимаю! Доносчиков не люблю!
В поселке Ивало организовался госпиталь и штаб северных лагерей. На юг больше не направляют. Перевели в штаб Мецалу и Пуранковского. За переводчиков остались карелы. Блинову они не нужны. Сам он ведет разгульную и веселую жизнь. Милостыню больше не просит, зато старик — капрал появляется часто посланцем от него. Ему охотно дают.
Охрана не отбирает ничего, что выносится из барака и приносится в него. Начальник запретил охране появляться в бараках русских. Разрешено только дежурным и капралу. Часовые не пропускают капрала в зону, но он или прорывается нахально или перелезает через проволоку с другой стороны. Часто пьяный капрал ложится спать вместе с военнопленными.
Жизнь пошла веселее. За период пребывания начальником лагеря лейтенанта Блинова взаимоотношения пленных с финскими рабочими и торговля между ними достигли наивысшего расцвета, но продолжалось это недолго.
До штаба дошел слух, что Блинов питает симпатии к военнопленным. Его русская фамилия вызывала подозрение, и один неосторожный шаг ускорил отправку Блинова снова на фронт.
Привезли посылки Красного креста и раздали русским. Пустые коробки отнесли к санитару для обивки потолка. Блинов не пользовался услугами финского санитара Луйко, а приходил к русскому фельдшеру Жохову. Случайно Блинов увидел пустые коробки из-под посылок.
— Где десять коробок? — спросил он, подозревая воровство, о котором слышал. — Так и знал! — воскликнул он, когда услышал ответ, что их было девять, и распорядился позвать кладовщика.
— Снимай сапоги! — сказал начальник. В голосе слышались нотки угрозы. Чувствуя это, сержант козырнул и принялся снимать с Блинова сапоги. Блинов осмотрел внимательно снятый сапог и, убедившись, что он совершенно целый, ударил им сержанта по голове. — Воров не люблю! Лучше попроси! — Подставил вторую ногу и повторил тоже, что и первым сапогом.
— Постой, постой, а кто тебе сержантские нашивки повесил? С каких пор ты стал сержантом? — он рванул за погоны и сорвал их: — Самозванец!
Обиженный кладовщик написал рапорт в штаб северных лагерей.
Последний раз Блинов зашел в барак русских. Вид у него был унылый. Снова фронт — сражаться за чужую родину — нет желания. Он зашел не столько проститься, как выпросить у пленных денег.
— Хочу напиться пьяным, — и, как в первый раз, снял шапку и протянул руку.
За период своей работы, для военнопленных он сделал многое. Во-первых, дал понять охране, что русские не так-то плохи, как трубит радио, и они заслуживают человеческого обращения, и что рано или поздно придется держать ответ за свои зверства; во-вторых, упразднил разницу между военнопленными, поставив в одинаковое положение и старшин и переводчиков, и запретил им бить пленных; в-третьих, выгнал на работу Максимова и Илью-рябого и пополнил недостающую рабочую силу за счет лагерных «придурков», ютившихся под теплым крылышком старшины лагеря Гаврилова; пришла очередь и для Максимова испытать на своей шкуре всю тяжесть подневольного труда. В-четвертых, запретил охране вмешиваться в производственные дела, что намного облегчило труд военнопленных.
К сожалению, Блинов был недолго начальником лагеря. Он уехал, все пошло по старому.
Новый начальник — барон Пуронен — очень маленький и смешной. Очки сидят на самом кончике горбатого носа. Близорукими глазами осматривает лагерь. Видит все — каждую мелочь. На территории зоны навели порядок. Вынесли мусор. Барон требователен и придирчив. Подолгу стоит в лагере, заложив руки назад, и никто не смеет пройти мимо его, не спросив разрешения и не взяв под козырек — будь это пленный или солдат. Охрана ходит в столовую строем, несмотря на то, что до нее не более десяти метров от барака. Каждое воскресенье они занимаются строевыми занятиями под наблюдением начальника. Ходить в бараки или иметь какие-либо связи с русскими военнопленными категорически запрещено. Маленький и невзрачный на вид, спокойно, без всяких криков и суеты, он прибрал к рукам и охрану и пленных и вместе с ними мастеров и рабочих. Его боятся, как огня, ослушаться никто не смеет.
Лейтенант, барон Пуронен, впервые отменил официально телесные наказания для военнопленных и ввел новую меру наказания — ставить с мешком за плечами, в котором тридцать два килограмма песку, или по команде «смирно» с вытянутыми руками. От первого наказания не избавлена и охрана. Максимальное наказание — восемь часов с ежедневным отстаиванием по два часа после работы. Легче перенести плети, чем стоять два часа с тридцатью двумя килограммами песка за спиной. Самое мучительное наказание стоять с вытянутыми руками, держа полено навесу. Руки клонятся вниз. Наблюдающий подставляет финку под локти, чтобы пленный не опускал руки вниз. Когда получишь укол в локоть, невольно поднимаешь руки на уровне плеч.
Пронос хлеба в лагерь считается преступлением. Найденный кусок хлеба, изделие для продажи — неизбежно влекут за собой наказание — мешок.
В системе лагерей военнопленных барон Пуронен — лицо не новое. До Никеля работал в Выборге.
Прекратились подсобные работы и стройки в поселке. Завод заработал. Пленные работают в три смены. Бригады переформированы, и большинство пошло в шахту. Предусмотрительный начальник склонных к побегу, отобранных Гавриловым, направил в лес. Постепенное ослабление и потеря сил — неизбежная судьба лесных бригад. Когда ослабеет человек, его направляют в другую бригаду, уже несклонного в смысле побега.
Леонид, Громов, Гаврила Быков и Васькин составляли ядро бригады. Избавлен только Солдатов: он снова работает кузнецом при шахте.
