Мастер смены остался при своем мнении.
32. Забастовка
Старый капрал метался из угла в угол. Он несколько раз заглянул под койку, где стояли его сапоги. Их не было. Кто-то второпях из солдат надел капраловы сапоги, а другие из-за большой его ноги не лезли.
Никогда охрана не собиралась с такой поспешностью, как сегодня. Но быстрее всех из барака выходили те, кто не брал из пирамиды винтовок, и скрывался в лесу. Когда послышался голос сержанта Эндриксона: — Но, ты, старая кляча, быстрее в строй! — капрал схватил полотенце, намочил его водой и на ходу завязывая его узлом на голове, застонал: — Проклятые зубы! Не дают покою!
— От больных зубов холодный компресс не делают.
Капрал повернулся в сторону, откуда бросили реплику и, заметив рыжего солдата, догадался, что реплика исходит из его уст.
— Не твое дело, молокосос! Умей держать язык за зубами, иначе потеряешь их второй раз, — огрызнулся капрал.
Еще вчера, когда военнопленные подходили к месту посадки, Леонид, заложив руки за спину, уверенно шел впереди строя. Не успел мотовоз замедлить ход и остановиться, как из вагонов начали выпрыгивать финны. Они, как обычно, не побежали в раздевалку занимать место в умывальнике, а остановились и начали беседовать с шахтерами другой смены. Русские построились и направились к выходу. Финны обеих смен возбужденно говорили между собой, кому-то угрожали, кого-то ругали и загородили дорогу русским, направляющимся к вагонеткам.
— Финские шахтеры на работу не идут! Возвращайтесь в барак! — кричали они.
Леониду объяснили товарищи из другой смены, что началась забастовка шахтеров, вызванная снижением заработной платы.
Финны отдали русским хлеб и кофе, принесенное на обед, и отошли в сторону для составления коллективного требования.
Первая смена ушла в лагерь. Мастер внимательно следит за поведением второй, и о чем-то говорит с охраной. Пленные понимают, что он хочет заставить русских работать совместно с немцами и этим заполнить пробел, вызванный забастовкой. Охрана, угрожая винтовками, пыталась посадить русских в вагоны. Шахтеры смотрели и думали, что решат военнопленные. От поведения русских зависит успех финских рабочих. Многие из тех, кто недружелюбно относился к военнопленным, с немою мольбою взирали на них. Сомнения их рассеял Маевский. Он вышел вперед. Мастер улыбнулся и сказал: — Наконец-то, матрос показывает свое истинное лицо.
— Военнопленные не забыли личных обид, унижений и оскорблений, испытанных ими в Никелевых рудниках, но общие интересы рабочего класса ставят выше своих и в знак солидарности с вами тоже объявляют забастовку. Мы не были предателями рабочих и не будем, запомните это господа! Ведите нас в барак!
Солдат замахнулся, но ударить не решился: со всех сторон послышались угрожающие возгласы шахтеров.
Русских увели в барак. Шахта остановилась. Все три смены военнопленных не вышли на работу. Директор завода приказал барону во что бы то ни стало вывести русских на работу, усилив шахтерские бригады за счет подсобных предприятий.
Начальник лагеря то уговаривал, то угрожал всевозможными карами, но военнопленные оставались неумолимы. Когда он предложил в последний раз, русские разделись и остались в одном нательном белье и не слазили с нар. Пленных, шахтеров поддержали одиночки из других бригад и полностью отказалась выполнить распоряжение начальника бригада каменщиков. Всех, кто участвовал в забастовке и не вышел на работу, подвергли наказанию. В шесть часов вечера, когда бригады возвращались с работы и в семь утра, когда выходили на работу не принимавшие участия в забастовке, для устрашения их, бастующих выстраивали перед воротами в одном нательном белье. Они стояли с вытянутыми руками на уровне плеч и держали в них по кирпичу; перед строем с автоматами наготове прохаживались солдаты.
После объявления тревоги барон остался недоволен: больше половины солдат разбежались в лесу. Он видел своими глазами, как многие бежали босиком, неся сапоги в руках. Не трусость, а не желание стрелять в забастовавших шахтеров заставила их скрыться в лесу. При виде взъерошенного капрала, сдерживая зло, барон рассмеялся: — Вояка! На чучело похож! Ворон пугать, а не забастовщиков. — Затем строго добавил: — Пошел в барак! Остальные на машину!
Отказ солдат участвовать в подавлении забастовки, заставил барона крепко призадуматься. Пока ехали до завода, он старался припомнить поведение солдат за последние дни. На то, что за последнее время совершенно исчезла картежная игра, реже стали пьянки, он раньше не обратил внимания. Сейчас понял, за этом таилось другое, и пожалел, что мало уделял внимания политическому воспитанию солдат. Не знал он и того, что начальник полиции послал донесение: «Под воздействием невидимой, но мощной силы, изменилось отношение к русским со стороны рабочих, а особенно солдат. Солдаты все больше стали вникать в политическую жизнь страны, и у многих появилось тенденция окончания войны. Из этого можно сделать вывод, что русские установили тесную связь с охраной и взяли под свое влияние профсоюз горняков…»
Арва вернулся из города и был удивлен отсутствием солдат в бараке. Только часовые были на месте, да около ворот по-прежнему стояли русские с вытянутыми руками. Когда капрал рассказал о случившемся, Арва переменился в лице и быстро покинул барак.
От лагеря военнопленных до завода двадцать минут езды. Когда машина с солдатами прибыла, шахтеры, собранные полицией, молча стояли около входа в тоннель. Впереди, на некотором расстоянии от толпы, стояли два двухметровых детины: машинист Якобсон и машинист подъемника. Оба угрюмые и неразговорчивые, результат тридцатилетней работы в рудниках. Неразлучные друзья, бывало, целыми часами просиживали рядом, не проронив ни одного слова. В вагоны перед отправкой они садились после всех. Все шахтеры были уже на месте, а они, не спеша, еще одевались в раздевалке. И когда шли вдоль состава, размахивая карбидными лампами, стройный и немного тучный Якобсон, сутулый и коренастый машинист подъемника, шахтеры выглядывали из вагонов и говорили: Ветераны прошли, значит, поехали.
И сейчас, во время развернувшихся событий, они вместе. Мастер смены — швед по поручению директора, вел переговоры с профсоюзом горняков. Седой шахтер, тот самый, который заступился за Маевского на пятом этаже, говорил громко, чтобы слышали все: — Уберите полицию! Уберите солдат! Потом будем говорить об условиях! Пока перед нами стоят вооруженные солдаты, никаких переговоров быть не может.
Толпа одобрительно шумела. Слышались возгласы: — Какие условия? Мы раньше выставили их. Никаких отступлений!
На пригорке, возле склада, который хотел поджечь Тульский, стоял начальник северных лагерей лейтенант Холм, директор завода и несколько немецких офицеров. Холм был в плохом настроении. Час назад на требование директора вооруженной силой заставить работать русских, он ответил резко: — Сначала заставьте работать финнов, потом разговор будет о русских.
Умный и грамотный офицер, обойденный в чинах за свой прямой и резкий характер, Холм понимал, что без кровопролития русские не пойдут на работу, пока к ней не приступят финны, и он не хотел марать своих рук в убийстве.
Директор говорил без умолку. Но лейтенант по-прежнему хранил молчание. Его каменное лицо было спокойно; только чуть подрагивало веко, поврежденного глаза.
— К бою готовсь! — заглушая ропот шахтеров, подал команду барон. Щелкнули затворы. Солдаты сомкнули строй и, ощетинившись штыками, чеканя шаг, приблизились к толпе шахтеров, маленькая рука барона взлетела вверх.
— Именем закона приказываю приступить к работе!
