меньше, значит, должно стать больше! Мятеж нужен! Всего-то!..
Поразмыслив на тему народных восстаний, я вспомнил, ради чего, собственно, и затевалось написание революционной песни. А если нам не только пойти и помочь гражданам крестьянам, а еще и подбить их на бунт? Не только уделаем пидорыцаря, но еще подкузьмим славному лорду Мурдаху и пополним ряды новобранцами…
Через два часа наш отряд в полном составе топал следом за тремя проводниками, которым лично мною были обещаны экспроприация экспроприаторов, эксплуатация эксплуататоров, мир народам, фабрики — рабочим, земля — крестьянам, мир хижинам — война дворцам, бабам — цветы и детям — мороженое. Не знаю, что они поняли и поняли ли вообще хоть что-нибудь, но возликовали и теперь еще до сих пор пребывают в состоянии эйфории…
— Робин, — осторожный шепот Энгельса, — Робин, а дальше-то что? Как атаковать будем?
Как? А хрен его знает — как? Сперва разведка…
— Вилланы нас не поддержат, если ты рассчитываешь на них, — рассудительно сообщает Энгельрик. — Мы уйдем, а червив сожжет их дома и повесит их самих. Так что помощи от них не будет…
Он, конечно, прав, но…
— А как насчет твоей лютни? И песни?
Энгельс смутился:
— Ну… я попробую… Я постараюсь…
— Вот и постарайся. С ними. А то воины Хайсбона постараются с нами. Причем в разных позициях и извращенными способами.
Вокруг Сайлса на полях звенели косы. Высоко стояли рожь и ячмень — золотые, налитые, горячие от солнца. Они не остывали даже ночью: яркие упругие колосья шуршали и дышали теплом, словно горячие обломки солнечных лучей.
С раннего утра крестьяне работали на барщине. На заре они прошли мимо своих полосок и вот теперь шуровали на господском поле. В небе звенели жаворонки, а на земле звенела песня:
Но вот, наконец, долгожданный перерыв. Люди усаживались на краю поля и доставали свои нехитрые припасы: ячменные лепешки, печеную репу, снятое молоко — и с наслаждением принимались за еду. Вот в этот-то момент к ним и подошел глимен с лютней на плече. Или скоп — не разберешь…
Он был одет побогаче крестьян, а коли подумать — так и побогаче иного рыцаря. Массивный серебряный браслет на левой руке, пара перстней на пальцах, пунцовое сюрко, новая рубаха — не бедствует странник! Хотя как сказать — должно быть, слепой, потому как рядом с ним, поддерживая его под руку, шагал крепкий парень в простой серой рубахе с капюшоном и длинном, простом же плаще, под которым что-то топорщилось.
— Ха, — сказал рыжеволосый крестьянин, Билль Белоручка, — слепец-то — слепец, а меч у пояса носит.
Сказал он негромко, да глимен и его спутник услышали.
— Слепец? — спросил парень в капюшоне. И, словно пробуя на вкус это слово, несколько раз повторил, покатал на языке: — Слепец, слепец, слепец… Да нет, дружок, он — не слепец. В отличие от тебя…
— Как это? Какой же я слепой, если тебя вижу?
— Как же это ты видишь, если тебя грабят, а ты терпишь? Не видишь, что ли?
Белоручка подскочил, точно его укусила пчела:
— Кто же это меня грабит? Ты, что ли?
— Я? — парень усмехнулся. — Я — нет. Мне тебя грабить резона никакого. Чего с тебя взять-то? Рубаха — дырявая, штаны — так еще хуже рубахи. Коса — да ведь старая, во-первых, а во-вторых, мне без надобности. Я, дружок, граблю только тех, кто грабит тебя и таких, как ты.
— Это кого же?
— А скажи-ка нам, добрый человек, — вмешался в разговор скоп-глимен. — Почем сейчас бушель[42] ячменя на рынке?
— Осьмушку пенни, не меньше…
— Ну так того, что ты накосил, хватит бушелей эдак на тысячу.
— Вот я подожду, как продашь, — снова встрял парень в рубахе с капюшоном — а уж тогда я тебя грабить и приду. Сто двадцать пять пенни ты получишь за свой ячмень, шестьдесят я у тебя заберу — половину. Пять пенни — тебе, стоит ли возиться из-за мелочи?..
Билль засмеялся:
— Так ведь это не мой ячмень. Зря только прождешь.
— Правда? Не твой? А кто пахал это поле? Не ты?
— Ну… я…
— А кто сеял ячмень? Не ты?
— Ну… я…
— А кто убирал его? Не ты?
— Я…
— Кто будет молотить? Не ты?
— М-м-м…
— Значит, — подвел итог парень в капюшоне, — поле пахал ты, боронил его ты, засеял опять ты, урожай собрал ты, зерно обмолотил ты, а оно все не твое? Забавно…
Он с хрустом потянулся и спокойно сказал:
— Если я выследил оленя, убил его, освежевал и зажарил — так это мой олень! А если кто-то заберет его у меня, — он хищно усмехнулся, — то выйдет, что он меня ограбил. Так?
Крестьяне потрясенно молчали. Парень в рубахе с капюшоном тронул скопа за рукав:
— Давай. Начали.
И скоп ударил по струнам лютни и запел. Пел он о том, что тираны-господа давят народ, но скоро придет час расплаты. И тогда смерть настигнет тиранов.
Крестьяне вставали, прислушивались, а потом подхватывали припев. И очень скоро над полем грозно загремело:
Когда песня кончилась, Билль Белоручка сказал, обращаясь к парню в рубахе с капюшоном:
— Прости, что не узнал тебя сразу, славный Робин в капюшоне. Чего ты хочешь, могучий хозяин
