Перед его глазами проходили люди, знакомые и незнакомые, в пестрых рубашках, в милицейских кителях и белых халатах, говорили о чем-то, размахивали руками и что-то фотографировали. Он видел Виталия, Николая, Ольгу и многих кошурниковских ребят, но он не воспринимал всех этих реальных людей в отдельности, а казалось ему, что перед ним движется какое-то месиво, увиденное им на экране в клубе Седьмого километра.
Мысли Букваря скакали, и это были даже не мысли, а обрывки мыслей, какие-то слова, они сменяли друг друга и уплывали, не возвращались. Только в одну мысль вцепился мозг Букваря, он отпускал ее на секунды и все же вылавливал ее в каше обрывков и случайных слов.
В том, что произошло, думал Букварь, не было никакой логики. Все двигалось, жило: и солнце, и планета, и тайга, и люди, толпившиеся на таежной дороге. И только человек, прижавший колени к груди, замер в рыжей пыли. Словно его отключили от всеобщего движения. Неподвижного человека этого Букварь даже мысленно старался не называть Кешкой, потому что Кешка был для него само движение, и еще несколько часов назад Букварь видел загорелое Кешкино тело, которое жило и двигалось.
Все плыло перед глазами, фильм продолжался. Букварь ухватился пальцами за металл подножки, он боялся встать, шагнуть на пестрый экран, шагнуть в людское месиво и тем самым признать его реальность.
Проплывали ковбойки, ватники, испуганные и хмурые лица, какие-то бумаги, белые, как руки человека, лежавшего у самого края дороги. Слышались слова, обрывочные, тихие, словно приглушенные.
— Знаешь, как было?
Рука Спиркина легла на плечо Букваря. Букварь мотнул головой. Спиркин облизывал губы, часто глотал слюну, у него, наверное, пересохло горло. Голос его был сиплый и неестественный:
— Он бежал. Вскочил на подножку проходившей машины. Так и ехал на подножке, шутил с шофером. На колдобине машину тряхнуло. Он ударился о борт. Виском.
Спиркинская спина, вздрагивая, ушла вперед, прошла мимо кителя, белого и натянутого. Лицо с отваливающимися щеками было опущено, смотрело куда-то вниз. Лицо было жалкое и растерянное. «Может, это шофер. Той самой машины... А не все ли равно?..»
Потом лицо пропало, и белый китель пропал. Люди засуетились, стали тесниться и отступать, образовали неширокий коридор. По этому коридору к человеку, лежавшему в пыли, медленно подъехала неуклюжая кремовая машина, — «газик» с крытым кузовом и красным крестом на крашеных досках. Двое пожилых мужчин в белых халатах выскочили из кабины, открыли дверь кремового кузова и с носилками в привыкших к ним руках заспешили по дороге. Толпа стояла застыв, притихнув, и только Николай и Виталий пошли за санитарами, и их сразу же скрыла кремовая машина. С минуту Букварь видел только толпу, напряженную, смотревшую на дорогу, а потом четверо появились из-за машины, несли на носилках Кешку осторожно, словно боялись причинить ему боль. Один из санитаров поднялся по металлическим ступенькам в кузов спиной, а снизу ему подавали носилки. Второй санитар закашлял и кашлял долго и хрипло, у него, наверное, были прокурены легкие, он пытался сказать что-то насчет двери, но кашель гнул его, и носилки не двигались. Тогда Николай и Виталий подняли носилки выше, и они уплыли в кузов. Санитар спустился по ступенькам, закрыл дверь, сказал что-то и вдруг улыбнулся. Букварь похолодел: все произошло так быстро и просто, словно в машину погрузили картошку
Машина покатила вниз, и все стояли и смотрели в ее кремовую спину с красным крестом на крашеных досках. Пальцы все держались за теплый металл и не давали Букварю встать. Он видел, что люди расходятся, уходят в Кошурниково, медленно и молчаливо, и все сидел. Он сидел до тех пор, пока чья-то рука не постучала ему по плечу: «Гражданин! Освободите подножку!»
Тогда он встал и теперь уже стоял в двух шагах от машины, слышал, как заревел ее мотор и как рев этот становился все тише и потом пропал совсем, а он все стоял и смотрел себе под ноги в рыжую пыль и долго не мог понять, откуда прозвучал голос Виталия:
— Слушай, старик, пойдем домой. Надо идти...
33
Во вторник съехались Кешкины родственники. Во вторник хоронили Кешку
Хоронить его должны были на артемовском кладбище, в нескольких километрах от Кошурникова. Родственников у Кешки оказалось много, они ходили по поселку все вместе, молчаливые, с покрасневшими, распухшими веками.
Букварь видел их и почему-то сторонился. Его, Виталия, Спиркина, Николая и Ольгу освободили от работы, и Букварь бродил по солнечным кошурниковским улицам и старался думать о солнце или о Суздале. Но мысли были однообразные, крутились навязчиво: «Почему солнце сегодня так светит? Лучше бы уж сегодня оно сидело за тучами! Лучше бы!..»
— Букварь!
Он обернулся. Сзади шла Ольга.
— Знаешь, есть одно дело...
Ольга была строгая и взрослая, такой он ее никогда не видел.
— Приехала Дашка... Ты ведь знаешь Дашу?
— Знаю...
— Она не может все это видеть... Похороны и все это... Ты понимаешь?.. Ее нужно увести куда- нибудь... На это время... Я бы сама... Но я не могу сегодня...
— Ладно, — сказал Букварь.
Он шел за Ольгой и пытался вспомнить Дашу такой, какой он видел ее на Тринадцатом километре в тот день, после Кешкиной бани. Он запомнил ее улыбчивой, пышногрудой, с толстой русой косой и почувствовал вдруг запах медового кваса и теплых шанежек, почувствовал вкус рассола, который он тогда пил с Кешкой из деревянного жбана. Он подумал о том, что весь сегодняшний день ему придется успокаивать Дашу и видеть женские слезы, а он их не умеет переносить. Но теперь не надо было идти со всеми на кладбище, и он испытывал облегчение, хотя и не хотел признаваться себе в этом.
Даша сидела на крыльце общежития.
Она была в темно-синем платье, выцветшем, старушечьем, сидела сгорбившись, сложив руки на коленях.
— Здравствуй, Даша, — сказал Букварь.
— Здравствуй, Букварь. — Она даже не обернулась в его сторону, не отрывала глаз от желтой земли и чахлых травинок на ней.
— А я вот... — начал Букварь и запнулся.
Он понял, что Даша находится сейчас не здесь, а далеко отсюда, в своей, особой стране, страна эта отрезана от всего, что вокруг Даши, и Даша не слышит его, не видит этих чахлых травинок на земле прямо перед ней. Букварь посмотрел на Ольгу.
— Понимаешь, Букварь, мне нужно идти...
— Ну, иди, — сказал Букварь.
Ольга уходила. Он знал, куда она уходит. Вот и ее надо было успокаивать. «Нет, — подумал Букварь, — не может этого быть. Не может Николай уехать сегодня в Аскиз. Он ведь командир...»
— Солнце, — сказала вдруг Даша, — сегодня такое яркое солнце!
— Ага, — кивнул Букварь, — солнце...
Солнце сегодня было просто праздничным, словно начистилось асидолом. Словно сверху не видело ничего сослепу или было ему на все наплевать, как скале под названием «Тарелка».
— Это первый двухэтажный дом, — показал Букварь, — а здесь будет клуб. Повырубим деревья, раскорчуем и поставим клуб.
Над первым двухэтажным домом постоянного поселка плескался на ветру маленький красный флаг, водруженный здесь, как над только что взятым городом. Дом стоял внизу, и к нему надо было спускаться по крутому зеленому склону, заросшему кустарником и березками-дошкольницами. Спускались медленно, хотя удобнее было сбежать вниз, к светло-коричневым стенам дома.
