Когда дверь захлопнулась, Карвасаров подпер кулаком подбородок и прикрыл глаза. Павел Романович понял, что полковник не просто устал – он потрясен и держится только за счет характера.
«Что же у них тут произошло?»
Но долго гадать на этот счет не пришлось. Полковник помолчал еще немного, не открывая глаз, а потом сказал:
– Можете радоваться. Вы оказались правы со своими предположениями.
– Что? – не понял Павел Романович.
– Все верно насчет предателя. Вот он, иуда. Полюбуйтесь.
Карвасаров открыл глаза и ткнул пальцем в скорчившегося на стуле человечка.
– Кто это?
– Секретарь департамента. Представьте, я его и привел, на должность поставил. Ведал у нас канцелярией. Все донесения и циркуляры через него. Так что был полностью в курсе всех дел, в подробностях. В общем, заварилась такая каша – не расхлебаешь…
– Как же сумели вычислить? – спросил Дохтуров, жадно разглядывая шпиона.
К некоторому разочарованию Павла Романовича, ничего демонического в облике человечка не было.
Полнейшая заурядность. И из-за такого произошли все несчастья последних дней!
– Я его не вычислял, – полковник криво усмехнулся. – Тут иначе вышло.
И он коротко, но весьма живописно обрисовал последние события.
Получалось так: хотя сам полковник в предательство у себя в сыскной поначалу не верил, все же приказал двум агентам отправиться в Кривоколенный переулок, к хлыстовскому дому. Правда, выехали те не сразу – как раз сунулся управляющий, пригласил отобедать. (Как оказалось, сунулся неспроста.) И тут полковник Карвасаров ошибся. Разрешил-таки угоститься со стола мадам Дорис, рассудив про себя, что людям, скорей всего, придется провести у хлыстовского дома черт знает сколько времени, и поесть они не сумеют. (Надо заметить, Мирон Михайлович излишним человеколюбием никогда не отличался, работников своих гонял в хвост и в гриву, не вникая в их житейские тонкости. И потому особенно удивительно, что именно теперь он дал слабину.)
Пока агенты угощались на дармовщинку, на Кривоколенный укатила другая коляска. В ней сидели Иван Дормидонтович, оба брата Свищовы да еще кучер – управляющий специально отобрал возницу покрепче.
Замыслила сей вояж мадам Дорис: ей захотелось самой найти полицейского чиновника, навещавшего хлыстовский дом с похабными целями. Резон был понятный: успешно проведенный апрош дал бы хорошие козыри. И наверняка умерил пыл начальника сыскной полиции, по всему нацелившегося заведение мадам Дорис извести на корню.
Придумано было неплохо, но непривычные к подобной работе исполнители завалили все дело. Предполагалось же поступить так: братья Свищовы, личности которых в хлыстовском доме были прекрасно известны, идут внутрь и высматривают чиновника. А уже после, когда утомленные свальным радением хлысты отправятся по домам, берут иудушку на выходе под локотки, кидают в коляску и доставляют к мадам. Все чинно-благородно, комар носу не подточит.
Но, оказавшись внутри, Егорка Свищов повел себя вопреки плану. Измученный французской болезнью, он взялся высматривать совсем не чиновника, а ту особу, которая наградила его постыдною хворью.
Ну и высмотрел.
К тому моменту радения были в самом разгаре, свет, понятно, еще не гасили, и, когда медведеподобный Егорка за волосы повлек верещавшую бабенку на выход, сперва никто ничего и не понял. Но уже у самого выхода младший Свищов допустил оплошность: вызверившись, смазал свою добычу по уху кулаком, сопроводив сие действо словами: «Креста на тебе нет, курва! Попомнишь теперь…» – чем и выдал себя с головой.
А после началось побоище.
Несмотря на звериную свою силу, братья в этой схватке были обречены. Хлысты взяли числом. Егорку растерзали насмерть, старшему брату выбили глаз. Да и его б уходили до смерти, не ввяжись в схватку Иван Дормидонтович вместе с кучером. Втроем кое-как отбились.
Удивительно, однако первоначальный замысел все же удался: неожиданно помог сам полицейский чиновник. Ему бы отсидеться, подождать, когда все закончится. Но, видно, со страху потерял осмотрительность. Когда толпа вылилась из молельного дома, чиновник выскользнул вместе со всеми. Драться, само собою, не стал – скинул белую хламиду, да и припустил прочь вдоль по стеночке. Но хламиду он сбросил напрасно, потому что под нею был надет форменный полицейский сюртук!
Его-то и зацепил взглядом управляющий. Кивнул кучеру – бери!.. Тот выдернул человечка, зашвырнул в коляску, где уже сидели Иван Дормидонтович и старший Свищов, зажимавший ладонью чудовищную дыру на месте левого глаза. Кучер прыгнул на козлы, ожег кнутом самых отчаянных, кинувшихся под колеса, и – понеслись.
…Теперь Егорка Свищов лежал в леднике, холодный и неподвижный. Старший его брат, напротив, метался в горячке и был вроде как не в себе. Управляющего, мадам Дорис и ротмистра по приказу полковника отвели наверх. А в кабинете хозяйки Мирон Михайлович Карвасаров оборудовал нечто вроде временного штаба.
Павел Романович с нетерпением выслушал этот рассказ. От недавней апатии доктора не осталось даже следа.
– Он признался? – жадно спросил Дохтуров, показывая на маленького человечка. – Сказал, зачем ему понадобилось… все это? Вся эта… – Тут у Павла Романовича перехватило дыхание, и он поневоле умолк.
В ответе Павел Романович не сомневался. Однако полковник сказал:
– Нет.
Дохтуров аж подскочил.
– Как?! – В сознании мгновенно пронеслись возможные варианты. Первым (и наиболее вероятным) был следующий: все это чудовищная ошибка, совпадение.
Полковник эту мысль угадал и потому поправился:
– Не признался, однако виновен. Бесспорно.
– Но как вы узнали?..
– Пойдемте.
Оставив связанного секретаря на попечении агента, полковник вышел в коридор. Павел Романович – следом. Прошли мимо двух «гороховых пальто», вышли в зал. Карвасаров уселся за первый же столик. Дохтуров устроился напротив. Он уже понял, что услышит сейчас нечто весьма важное. И не ошибся.
– Секретарь (кстати, зовут его Поликарпом Ивановичем) не сказал ничего. Однако не потому, что невиновен. И не потому, что силен. Он как раз человек слабый (это я знал). И порочный (выяснилось только теперь). А молчит именно через свою слабость. От ужаса – что вся его упрятанная, глубоко тайная жизнь сделалась вдруг открытой.
– Я о таком парадоксе не слышал, – сказал Павел Романович. – И думаю, что это все чепуха.
– Неважно, слышали или нет. Главное, это так.
– Откуда подобная уверенность?
Это был не единственный интересующий его вопрос. Еще очень хотелось знать, отчего полковник Карвасаров затеял с ним – человеком насквозь посторонним и даже зачисленным в подозреваемые – столь откровенную беседу. Но спрашивать, конечно, не стоило. Сам пояснит, ежели сочтет нужным.
– Да все просто: мои люди съездили к нему на квартиру. Немного пошарили – и обнаружили достаточно, чтобы развеять любые сомнения. Он, мерзавец, не особенно и осторожничал. Думал, будто хитрее всех. Устроил себе в спаленке съемный подоконник, с секретом – снаружи обыкновенный, а изнутри полый. Но не пустой, совсем нет!
– Да что ж там такое было? Бумаги с японскими иероглифами?
Полковник посмотрел удивленно:
– С иероглифами? Почему? Не было там никаких иероглифов. Впрочем, кое-какие бумаги имелись. Но не слишком много.
