Первое, что они делают, — получают заключение от врачей, что с М. Барнаевым можно проводить следственные действия. 4 июля 1985 года того доставили к Гдляну, у которого уже вызрела, надо сказать, весьма циничная, более того, садистская версия. Он предложил написать М. Барнаеву заявление, что тот был избит 24 мая 1985 года дядей И. А. Шариповым, тем самым, к оговору которого во взяточничестве склоняли Максуда. К этому времени у Гдляна уже было на руках «признание» Шарипова в избиении племянника. Потом на суде Шарипов расскажет, что «признание» у него выбили путем шантажа и насилия.
Гдлян воплощением своей версии мог убить двух зайцев. Получить дополнительный компроматериал на Шарипова и благополучно закончить историю с Барнаевым. Но тот снова проявил упрямство. Отказывался подтверждать ложь. Его до поздней ночи мотали по следственным кабинетам, а потом Иванов вынес постановление о задержании и поместил его в камеру. Хотя по больничным документам он еще значился на излечении.
Изнурительные допросы, издевательства сломили М. И. Барнаева, он «признался» в том, чего не знал и чего не совершал, чего в действительности не было.
Если Гдлян и Иванов захотят опровергнуть написанное мною, нашу версию в истории с М. Барнаевым, то пусть объяснят, почему они не привлекли И. Шарипова к суду за избиение племянника? Почему все материалы по данному факту, по задержанию и аресту Барнаева, его содержанию под стражей свыше 60 дней были выброшены из дела? Мы их потом частично обнаружили, частично восстановили. В течение четырех лет М. Барнаев значился обвиняемым. И только в июле 1990 года он был полностью реабилитирован, ему возместили материальный ущерб.
Вряд ли Гдлян, Иванов дадут вразумительный ответ. Хотя для нас он абсолютно прост. Материалы выбросили из дела, частично уничтожили, только потому, что в них усматривалась явная фальсификация доказательств, беззаконие и произвол.
После этого естественно возникает вопрос — а как же с ответственностью? По ряду известных причин, мы не смогли и не успели предъявить обвинения за все, что натворили с Барнаевым. Не хочу говорить сейчас о конкретизации и персонизации ответственности. Скажу лишь одно, что только за сокрытие и уничтожение материалов дела, по которым арестовывались граждане, виновных в этом необходимо было отдать под суд.
Егор Лигачев и другие
Е. Лигачев в фальшивых обвинениях Гдляна и Иванова занимает особое место. Оба уделили ему пристальное внимание в своих выступлениях на страницах печати, на телевидении, в выступлениях на митингах, собраниях перед широкой аудиторией граждан.
Его фамилия появилась не случайно, не случайно выбрали время для ее тиражирования. Оно совпало с тем периодом, когда Гдлян и Иванов наиболее активно уголовное дело перелицовывали в политическое, которое в последующем и использовалось как таран, большой «компромат» против партии.
Особенно часто Е. Лигачев замелькал в документах и высказываниях Гдляна осенью 1988 года, хотя его личность кулуарно обсуждалась и ранее.
В 1986 году Горбачеву М. С. была передана большая информация Гдляна и Иванова о ходе расследования дела в Узбекистане. Б. Ельцин говорил об этом на сессии Верховного Совета СССР в апреле 1990 года, в других выступлениях.
М. Горбачев лично ознакомился с запиской следователей и предал ее гласности на заседании Политбюро ЦК КПСС. Хотя прокуратура Союза систематически информировала ЦК о положении дел в Узбекистане. Чем же именно записка привлекла внимание Генерального секретаря? Предполагаю, что М. С. Горбачева не знакомили подробно с предшествующими информациями прокуратуры, стараясь не отвлекать от более важных дел, где требовалось его личное участие. Они оседали в отделе административных органов ЦК или у секретаря, курирующего правоохранительные органы. Могла привлечь и тем, что Гдлян и Иванов указывали в записке о сложностях в расследовании, о трудностях в привлечении к уголовной ответственности высокопоставленных лиц.
Для А. Рекункова обращение следователей непосредственно к Генеральному секретарю ЦК КПСС явилось полной неожиданностью. О письме он узнал на самом Политбюро, куда его пригласили также неожиданно. Генеральный прокурор, как правило, не участвовал в этих заседаниях, «го приглашали тогда, когда рассматривались правовые вопросы. В неудобном оказался он положении, сложно было отвечать ему на некоторые вопросы М. С. Горбачева. Может быть, впервые за сорокалетнюю работу в прокуратуре Рекунков оказался в такой ситуации. Но он нашел выход. Человек большой воли и стойкости, хорошо знающий «кухню» партийных, государственных органов, он не растерялся. Доложил коротко, что делается в Узбекистане и других регионах, какие задействованы силы и какие имелись результаты. А доложить было что. Активно велось расследование приписок, обмана государства, взяточничества в аграрнопромышленном комплексе. Дела пошли в суды, шло реальное возмещение материального ущерба, укреплялись кадры правоохранительных органов. Что касается вопросов, поставленных Гдляном и Ивановым, то Рекунков попросил дать ему время на тщательное ознакомление с запиской следователей и последующего доклада по ней. Политбюро согласилось с ним.
Записка не содержала ничего нового для прокуратуры. Написана в общих выражениях, с жалобами на трудности. Скорее всего, она направлялась в ЦК в расчете зафиксировать себя в высших органах власти и управления. Сложностей у прокурорских работников всегда хватало. Объективно трудно собирать доказательства по делам о взяточничестве, особенно в отношении высокопоставленных должностных лиц. И не потому что кто-то мешал, хотя и такое встречалось, а из-за того, что сами следователи оказывались не всегда готовыми вести такие дела.
Генеральный прокурор все это знал, знал он и авантюризм Гдляна и Иванова. Потому он не спешил, не хотел принимать скоропалительных, необдуманных решений, требовал веских доказательств. Ему нужен был двойной запас прочности. К этому-то как раз Гдлян и не был готов. Пожалуй, только отсутствие достаточных улик, неуверенность в собранных материалах и были главной причиной удаления времени ареста и привлечения к уголовной ответственности ряда руководителей Узбекистана и страны. Ответственно могу утверждать, что прокуратуру Союза ССР, ее руководство сложно обвинять в противодействии гдляновскому расследованию. Наоборот, обвинения должны быть иного порядка: в отсутствии жесткого прокурорского надзора за группой, в том, что ряд санкций на аресты был дан преждевременно, без всестороннего и глубокого изучения собранных доказательств.
Рой Медведев абсолютно был прав, когда на сессии Верховного Совета СССР говорил о ненадлежащем надзоре или об отсутствии его вообще. Он прав и в другом: «… где нет надзора и контроля, там беззаконие, нарушение законности, вседозволенность всегда начинают давать плоды». Эти плоды — сотни исковерканных человеческих судеб.
На записку Гдляна и Иванова Генеральный прокурор СССР вскоре дал в ЦК объективный ответ, в целом правильно отражавший суть происходивших процессов, и о ней постепенно забыли. А. Рекунков не нашел оснований для наказания следователей, а те остались довольны тем, что попали на «глаза» Горбачеву.
Гдлян и Иванов среди следователей открыто бравировали своей связью с Ельциным. Дали ему кличку «Марксист». К кличкам в то время было удивительное пристрастие. Усманходжаева, например, закодировали под кличкой «Пантера», Яхьяева назвали «Коброй», а Чурбанова Ю. «Зятьком».
Первый пробный удар оппозиции с использованием следователей был сделан в начале работы XIX Всесоюзной партийной конференции. Многие, видимо, помнят публикацию в журнале «Огонек» под названием «Противостояние». Помнят, что в ней Гдлян и Иванов безапелляционно заявили о присутствии на конференции четырех делегатов-взяточников. Публикация вызвала широкий резонанс не только в стране, но и за рубежом. К ней мы вернемся чуть позже и рассмотрим детально обоснованность обвинений, выдвинутых Гдляном и Ивановым в отношении делегатов.
1988 год ознаменовался рядом событий, лихорадивших страну. Национальные противоречия в Закавказье впервые вылились в открытые кровавые столкновения. В этом же году продолжилось
