– А вот и наша взрослая девочка!
Вивека обняла внучку и достала из сумки сверток:
– Это тебе.
Андрея взяла подарок и принялась отковыривать скотч. Вивека тем временем сняла куртку и бросила на полку яркую шаль от 'Маримекко'.
– А что это? – спросила Андреа, справившаяся с оберточной бумагой. В руках она держала какой-то загадочный предмет.
– Это ловушка для снов. Повесь ее над кроватью, и страшные сны запутаются в ней и не попадут к тебе.
– Как это? – В голосе Андреа сквозило сомнение.
– Она волшебная. Такими индейцы пользуются.
Андреа кивнула:
– Спасибо большое.
Наверное, завтрашнему урожаю подарков она порадуется больше.
Вивека обернулась к Аннике:
– Я ее купила в 'Лавке Изиды'. Господи, сколько же там потрясающих вещей! А Стен и Черстин уже пришли?
Анника кивнула:
– Они на кухне. Проходи.
Вивека поздоровалась с родителями Тома.
– У тебя посвежевший вид, Вивека.
– Я ходила утром на йогу, там получаешь огромный заряд энергии. Вы никогда не пробовали?
– Нет, – смущенно усмехнувшись, ответила Черстин и добавила: – Но изредка я выбираюсь на гимнастику для пожилых.
– Толпа старух, которые собираются в спортзале, стоят на месте и тянутся в разные стороны, – фыркнул Стен.
– Туда ходят не только женщины, но и мужчины, Стен.
– Вряд ли это выглядит намного лучше.
– Ты, как всегда, в своем духе, Стен, – язвительно заметила Вивека, но тут вклинился Том:
– Кто будет кофе? Андреа, приведи, пожалуйста, Микаэля.
Том разлил кофе по красивым парадным чашкам. Традиционный шведский кофе – не слишком крепкий, не слишком слабый. В одну чашку он положил сахар и долил холодного молока. Вивека обратилась к Аннике:
– Я бы предпочла чай, у вас есть зеленый?
Микаэль появился на кухне с охапкой листов бумаги, вырванных из блокнота. Некоторые были разрисованы такими же редкими штрихами фломастером, как те картинки, что он принес раньше. На некоторых ничего не было, но он, наверное, не заметил. Увидев подарочную бумагу из-под ловушки для снов, он возмущенно закричал:
– Андреа получила подарок? Я тоже хочу!
– Но, сынок, сегодня же день рождения у Андреа, и ты тоже получишь подарки, когда у тебя будет день рождения, – попытался успокоить сына Том, но это не слишком помогло.
– Так нечестно! – Микаэль кинул листы на пол и топнул.
Стен шумно вздохнул: пусть все видят, каково ему терпеть эту невыносимую сцену. Анника попыталась разрядить ситуацию:
– Ты нарисовал еще что-то красивое?
– Нет! – Микаэль пнул ногой рассыпанные по полу листы.
– Микаэль! – В голосе Тома зазвучали металлические нотки, и ребенок тут же посмотрел на отца. – Пойдем со мной.
Том вышел из кухни, и Микаэль неохотно поплелся за ним. Анника попыталась выдавить улыбку и занялась чаем. Стен раздраженно кашлянул:
– Что у вас за идиотские стулья? Прямо впиваются в спину.
Он потер себе поясницу, всем видом демонстрируя, какой пытке подвергают его хозяева. В ту же минуту вернулся Том с Микаэлем. Анника не знала, что Том сказал сыну – пригрозил или посулил что- нибудь, – но тот вел себя тихо и спокойно.
– Бабушка, тебе я тоже должен подарить картинку.
Микаэль поднял с пола свои рисунки и начал раздавать их. Стен и Черстин получили по второму подарку, и Черстин принялась ахать и нахваливать полученный рисунок. Стен положил свой рядом с собой на стол, где уже лежал первый листок. Вивека выглядела озадаченной, но поблагодарила за врученную ей пачку.
– Микаэль, ты можешь называть меня Вивекой. Меня так зовут, ты ведь знаешь.
Если она не любила, когда Анника называла ее мамой, то что уж говорить о бабушке. Это обращение свидетельствовало о том, что время пролетело, поколения сменились. Бабушка – это старость по определению. А она не стара. Кто угодно, только не она.
Анника зажгла свечи на торте, и Андреа их задула. Все зааплодировали и спели в ее честь традиционную песенку. Анника попросила Черстин разрезать торт, и все, казалось, были довольны, по крайней мере тортом, разве что Стен посетовал на то, что его кусок слишком большой. Вивека и Стен все время принимались пикироваться, Черстин только смущенно смеялась, а Анника и Том по очереди пытались перевести беседу в мирное русло. Когда Вивека завела речь об энергетическом массаже, Стен назвал его черной магией, и Том тотчас заговорил о ремонте в ванной, который затеяли они с Анникой. Потом Стен принялся жаловаться на сонных кассирш (как будто он хоть иногда ходил в магазин!), и Вивека процедила сквозь зубы, что пенсионерам, которые тормозят очередь на кассе, следовало бы запретить ходить в магазин в часы пик. Анника тут же достала фотоальбом со снимками, которые они сделали во время отпуска, и начала подробно рассказывать, где они побывали и какие видели достопримечательности. Так прошло два часа, показавшихся Аннике вечностью. Когда гости наконец ушли, она почувствовала, что голова раскалывается, и совершенно незаслуженно сделала выговор детям, хотя они-то как раз вели себя идеально, если не считать быстро погашенного конфликта с Микаэлем.
Вот в такой словесной эквилибристике им приходится упражняться два раза в год – на два дня рождения, празднование которых безжалостно соединяет невыносимое нытье Стена с язвительным сарказмом Вивеки. Теперь у Анники и Тома есть полгода на то, чтобы собраться с духом перед следующей встречей. Какое счастье!
Анника забралась к Тому под одеяло и положила голову ему на плечо. Он отложил книгу и погладил ее по волосам. Чтобы снять напряжение, они выпили вечером перед телевизором бутылку вина, да и принятые перед этим две таблетки от головной боли тоже принесли Аннике облегчение. Теперь она чувствовала только усталость. Том легче перенес празднование, он лучше умел пресекать бессмысленные жалобы отца, чем Анника – игнорировать эскапады Вивеки. Он вообще имел более спокойный характер, ровный, так сказать. Может быть, именно поэтому дети сразу стихали, если он в кои-то веки повышал голос. Анника была более восприимчивой и менее уравновешенной. Они неплохо дополняют друг друга, подумалось ей. Конечно, ей случалось иногда вспылить из-за его медлительности и непрошибаемости. Но вообще-то и сама она в последнее время тоже не так уж бурно на все реагирует. Настроение у нее по- прежнему меняется чаще, чем у него, но теперь оно варьируется между раздражением и подавленностью, а для безудержной радости места как-то не осталось. Аннике вдруг стало грустно.
– Что с тобой? – спросил Том, как будто читать ее мысли было для него не сложнее, чем книгу, которую он только что закрыл.
– Мне грустно.
Том поцеловал ее в лоб:
– Из-за чего?
– Меня больше ничто не радует. Я срываюсь на детей. Да и на тебя тоже.
– Я что-то не то сделал?
– Да нет, ты тут ни при чем. Это все я. Я себя странно чувствую в последнее время. Мне кажется, что
