Ньюмаркет.
— Как скажешь. А для чего?
Я пожал плечами, как бы переводя все в шутку:
— Будешь моим телохранителем.
Он был удивлен и оказал недоверчиво:
— Неужели ты действительно боишься этого Динсгейта?
Я вздохнул.
— Наверное, боюсь.
К вечеру я позвонил Кену Армадейлу. Его интересовало, как прошла встреча в Жокейском клубе.
— Этот штамм эризипелоида сделали иммунным фактически ко всем имеющимся антибиотикам, — сказал он. — Но я вспомнил о мало кому известной небольшой группе антибиотиков. Никому не придет в голову впрыскивать их лошадям. Это редкое и дорогое лекарство. Оно должно подействовать. Во всяком случае, я разыскал место, где это лекарство имеется.
— Колоссально! — воскликнул я. — Где же?
— В Лондоне в одной из университетских клиник. Я поговорил с фармацевтом, он обещал запаковать его и оставить в регистратуре. На коробочке будет написано «Холли».
— Кен, вы волшебник!
Пришлось попотеть, чтобы добраться до него.
На следующее утро я заехал за лекарством и оттуда направился к Портмен-сквер, где Чико уже дожидался меня у входа.
Лукас Уэйнрайт спустился вниз и сказал, что может подбросить нас в своей машине, если нас это устроит. Мы оставили мою машину на стоянке и выехали в Ньюмаркет в большом «мерседесе» с кондиционером.
В машине Лукас спросил:
— Как идут дела с синдикатами?
— М-м… Право, жаль, что вы спросили.
— Даже так? — проговорил Лукас, нахмурившись.
— Видите ли, — ответил я, — что-то явно нечисто, но мы пока располагаем только слухами и сведениями с чужих слов. Вы хотите, чтобы мы продолжали расследование?
— Безусловно, — ответил он. — Очень хочу.
Мы прибыли в Ньюмаркет в положенное время и мягко подъехали к дому Каспара по укатанной въездной дороге.
Джордж, ожидавший Лукаса, ничуть не обрадовался, увидев меня, а Розмари, спускаясь вниз но лестнице и заметив меня а холле, пришла буквально в ярость.
— Убирайтесь вон! — прокричала она. — Как вы посмели сюда явиться?
— Погодите, погодите, — вмешался Лукас Уэйнрайт. — Джордж, заставьте свою жену выслушать то, о чем мы приехали рассказать вам.
Розмари удалось утихомирить. Она присела на край стула в элегантно обставленной гостиной, Лукас начал разговор cpазу о свинной болезни и осложнениях на сердце.
Чета Каспаров слушала его с нарастающей растерянностью и испугом, но когда Лукас произнес «Тревор Динсгейт», Джордж встал и начал нервно шагать по комнате.
— Невозможно! — воскликнул он, — только не Тревор. Oн наш друг.
— Разрешали ли вы ему подходить к Три-Нитро после последнего тренировочного галопа?
Ответ можно было прочесть на лице Джорджа.
— В воскресенье утром, — сказала Розмари жестким холодным голосом. — Он приезжал в воскресенье. Они с Джорджем обходили конюшни. — Она сделала паузу. — Тревор имеет привычку похлопывать лошадей по крупу.
— В свое время, Джордж, — сказал Лукас, — вам придется давать показания в суде.
— Буду выглядеть дурак дураком, — с горечью сказал он. — Набил свой двор охранниками и самолично привел Динсгейта.
Розмари смотрела на меня с каменным лицом.
— Я говорила, что лошадей портят. А вы мне не верили.
Лукас посмотрел на нее удивленно.
— Я думал, вы поняли, миссис Каспар. Сид поверил вам. Ведь все это расследование провел Сид, а не Жокейский клуб.
Она раскрыла рот, но так и не произнесла ни слова.
— Послушайте, — сказал я, чувствуя себя не в своей тарелке, — я привез вам подарок. Кен Армадейл из коневодческого исследовательского центра раздобыл довольно редкий антибиотик. Он считает, что Три-Нитро можно вылечить, проведя курс инъекций этого лекарства. Я привез его из Лондона.
Я встал и протянул коробочку Розмари, вложил в ее руку и поцеловал в щеку.
— Мне очень жаль, Розмари, что я не смог этого сделать вовремя, до розыгрыша призов гиней. Может быть, вы успеете к Дерби…
Розмари Каспар, эта несгибаемая леди, разразилась слезами.
Мы вернулись в Лондон почти в пять часов, так как Лукас хотел лично, с глазу на глаз, поговорить с Кеном Армадейлом и Генри Трейсом. Директор Службы безопасности Жокейского клуба спешил придать всему официальный характер.
Он высадил нас у входа на стоянку, где я оставил машину. Я подумал, что в ней будет жарко, как в печке — она целый день простояла на солнце. Мы с Чико направились к ней по неровной, усеянной камешками площадке. Возле моей машины был припаркован «лендровер» с прицепным фургоном для двух лошадей. Странно, мелькнуло у меня в голове. Фургон для лошадей в центре Лондона? Чико прошел между фургоном и моей машиной, ожидая, пока я открою дверцу.
— В машине можно задохнуться от жары, — сказал я, засунув руку в карман, чтобы вынуть ключ.
Чико издал хриплый звук. Я поднял глаза и впервые в своей жизни почувствовал, как быстро, до невозможного быстро жара может смениться леденящим ужасом.
Огромный детина стоял в пространстве между фургоном и моей машиной, обхватив левой рукой Чико и развернув лицом ко мне. В правой руке бандит сжимал черную, грушеобразной формы дубинку. Второй бандит опускал задний борт прицепного фургона. Я без труда узнал их. Но сейчас поблизости не было шатра гадалки.
— Залезай в фургон, парень, — приказал мне тот верзила, который держал Чико. — В правый отсек. Быстро и тихо. Не то я еще разок-другой стукну твоего приятеля. По глазам или по черепу.
За моей машиной Чико пробормотал что-то нечленораздельное и затряс головой. Верзила поднял дубинку и снова прикрикнул на него. У верзилы был ярко выраженный шотландский акцент.
Кипя от ярости, я обошел свою машину и поднялся на откинутый задний борт фургона. В правый отсек, как он сказал. Второй детина предусмотрительно держался подальше от меня. На стоянке не было ни души. Я обнаружил, что все еще держу в руках ключи от машины, и автоматически положил их в карман. Ключи, носовой платок, деньги… А в левом кармане только севшая батарейка. Никакого оружия.
Верзила, державший Чико, подошел к задней части фургона и втащил Чико в левый отсек.
— Если пикнешь, парень, — проговорил он в сторону переборки, — я наподдам как следует твоему дружку. Только попробуй позвать на помощь, и у него лица не останется. Понял?
Второй бандит поднял задний борт, закрыв солнечный свет; мгновенно воцарилась тьма. У многих прицепных фургонов открыт задний борт, но у этого он был наглухо затянут.
Мотор «лендровера» заработал, и фургон выехал задним ходом со стоянки. Меня швырнуло на боковую стенку. Я не смог удержаться на ногах и, скрипя зубами от своей беспомощности, сел на грязный пол.
Я сидел, чертыхался и думал о Треворе Динсгейге.
Поездка длилась значительно дольше часа. Я старался заставить себя не думать о том, что произойдет, когда она закончится.
