здесь.
Он сам решил эту проблему, выйдя к нам в халате. Не успел я опомниться, как он подскочил к окну «лендровера» и заглянул внутрь.
— Сид! — воскликнул он удивленно. — Ты?
Я с трудом поднял голову, открыл глаза и ответил «да».
— Уже начало первого, — проговорил он.
Мне наконец удалось выдавить из себя улыбку, и я ответил:
— Вы сказали, что я могу приехать в любое время.
Час спустя Чико был наверху в постели, а я сидел на золотистом диване, сняв ботинки и задрав ноги.
Чарлз вошел в гостиную и сообщил, что доктор закончил с Чико и готов осмотреть меня. Я ответил, что весьма признателен ему за это, но он может ехать домой.
— Он даст тебе успокоительное.
— Именно этого я и не хочу, — возразил я. — Мне надо подумать. Просто посидеть здесь и подумать, так что, пожалуйста, попрощайтесь с доктором и идите спать.
Когда он ушел, я стал вспоминать и как бы вновь ощущать физически тот ужас, который раньше старался забыть.
Это было чересчур, как выразился Чико.
Чарлз спустился вниз в шесть часов утра с самым невозмутимым видом.
— Ты все еще здесь, — констатировал он.
— Да.
— Кофе?
— Чай.
Он заварил чай и принес две полные кружки.
— Итак? — обратился он ко мне.
— Когда вы смотрите на меня, — сказал я неуверенно, — что вы видите?
— Ты знаешь, что я вижу.
— Видите ли вы бесконечный страх, сомнения, стыд, ощущение бесполезности, никчемности?
— Конечно, нет. — Вопрос показался ему забавным.
— Не всегда по внешности можно определить внутренний мир человека.
— Это общее рассуждение?
— Нет! — Я взял кружку с чаем. — Я сам воспринимаю себя как некую смесь неуверенности, страха и глупости. Что касается других… Расследования, которые мы провели, были относительно легкими, и мы приобрели репутацию людей удачливых.
— Вчера утром мне звонил Том Аллестон, насколько я понял, главным образом для того, чтобы сказать, что он думает о тебе. Его мнение сводится к тому, что если бы ты и сейчас был жокеем, то нам стоило бы об этом пожалеть.
— Это было бы замечательно, — вздохнул я.
— Значит, вчера кто-то отдубасил тебя и Чико, чтобы помешать вам добиться нового успеха?
— Не совсем так.
Я рассказал ему, что придумал за минувшую ночь, и его чай совсем остыл. Когда я кончил, он какое- то время сидел молча и просто смотрел на меня, не проявляя никаких эмоций.
Наконец он проговорил:
— Судя по твоим словам, вчерашний вечер был кошмарным.
— Да, это так.
— И что же дальше?
— Я подумал, — сказал я робко, — не смогли бы вы сделать кое-что для меня сегодня, потому что… м-м…
— Конечно, — перебил он меня. — Что именно?
— Не могли бы вы поехать в Лондон не в «роллс-ройсе», а в «лендровере». И обратно в моей машине.
— Если тебе это так необходимо, — произнес он без энтузиазма.
— Зарядное устройство лежит в моем чемодане, — сказал я.
— Конечно, я поеду. Еще какие-нибудь поручения?
— К сожалению, еще два. Первое в Лондоне, очень простое. Что касается второго… Можете вы съездить в Танбридж-Уэллс?
Когда я объяснил ему, зачем, он сказал, что поедет, хотя для этого придется отменить заседание правления, намеченное на вторую половину дня.
— Не одолжите ли вы мне свой фотоаппарат, мой остался в машине, и… чистую рубашку?
— Да, конечно.
Немного погодя я поднялся наверх, чтобы посмотреть на Чико, заодно захватил с собой фотоаппарат Чарлза.
Чико лежал на боку, глаза смотрели в пространство. Действие лекарства, видимо, заканчивалось. Он устало запротестовал, когда я сказал, что мне надо его сфотографировать.
— Катись ты…
— Подумай о барменшах.
Я откинул одеяло, заснял его тело, на котором не было живого места, и снова укрыл его.
— Извини, — проговорил я. Он не ответил.
Я отдал фотоаппарат Чарлзу.
— Попросите сделать увеличенные снимки к завтрашнему утру. Объясните, что это для дела, которое расследует полиция.
На следующий день Чарлз повез меня в своем «роллсе» в Лондон. Я все еще находился в подавленном настроении, и Чарлз ворчал, что надо было отложить поездку до понедельника.
— Нет, — заявил я. — Лучше закончить с этим сегодня.
В лифте, взглянув в зеркало, я увидел серое, с запавшими глазами лицо, на лбу красный рубец заживающего пореза, на скуле красовался синяк.
Мы прошли в кабинет Томаса Аллестона, который уже ожидал нас.
— Ваш тесть сказал вчера по телефону, что вы хотите сообщить мне тревожную весть. — Он не сказал, какую именно.
— Это не для телефонного разговора, — согласился я.
— Тогда садитесь. Чарлз… Сид… — Он указал на стулья, а сам пристроился на краешке огромного письменного стола. — Выкладывайте.
— Речь идет о синдикатах, — произнес я и начал рассказывать ему то, что сообщил Чарлзу. Однако через несколько минут он прервал меня.
— Подождите, Сид, есть смысл пригласить еще кое-кого. Пусть послушают ваш рассказ.
Я бы предпочел, чтобы он этого не делал.
Но он созвал всю компанию — всех администраторов. Они входили и рассаживались, во второй раз за четыре дня обращая серьезные, вежливые лица в мою сторону.
Я оказал:
— Лорд Фрайерли, на чьих лошадях я когда-то ездил, попросил меня расследовать положение в четырех синдикатах, которые он возглавляет. Ему не нравились результаты скачек. Лорд Фрайерли считает, что его используют как ширму для прикрытия каких-то гнусных махинации.
Я сделал паузу.
— В тот же день в Кемптоне капитан Уэйнрайт попросил меня проверить те же четыре синдиката, которые использовались настолько широко, что мне удивительно, как они до сих пор не оказались в центре громкого скандала.
На спокойных лицах изобразилось удивление. Им было странно, что Уэйнрайт обратился с такой просьбой к Сиду Холли, поскольку подобной проверкой занималась обычно Служба безопасности.
— Лукас Уэйнрайт сказал мне, что Эдди Кит дал положительное заключение обо всех четырех
