этого имени!» — и росла в промышленном калифорнийском городке. Отец ее до самой своей смерти в сравнительно молодом возрасте работал электриком, мать долгие годы трудилась швеей в ателье при универмаге. Когда Салли училась в средней школе, ее выбрали на эпизодическую роль во второсортном молодежном сериале — «что-то вроде старых картин про Энди Харди[23], но гораздо хуже, хотя, конечно, не так ужасно, как вся эта белиберда с пляжами и бикини, которой дурят детей сейчас», — но контракт закончился, когда она стала слишком рослой для своих ролей. Остатки сбережений от съемок в кино она потратила на учебу в колледже, потом ей еще пришлось подрабатывать официанткой.
— Хуже всего — подавать коктейли, — объяснила она. — Чаевые хорошие, но сама работа деморализует.
— И ты носила черные сетчатые чулки до бедра? — спросил он, представляя, насколько потрясающе она, наверно, тогда выглядела. — И эти маленькие…
— Да, да, весь набор, — нервно перебила она. — И потом я очень быстро вышла замуж. Это продолжалось лет девять. Он был юристом — ну то есть он и сейчас юрист. Знаешь, как говорят: не выходи замуж за адвоката — его не переспорить. В этом много правды. Детей у нас не было: сначала он говорил, что не хочет, а потом оказалось, что я не могу родить. Из-за фиброида, так, кажется, это называется.
Утром они лежали в парусиновых шезлонгах на занесенной песком маленькой веранде, и Салли рассказывала о Джилл Джарвис и ее особняке.
— Я на самом деле не знаю, откуда у нее столько денег. Знаю, что отец дает ей порядочно — он живет где-то в Джорджии. Он из какой-то ужасно богатой семьи, и разбогатели они давно — я, правда, не знаю, чем они занимаются. Хлопком, кажется, или что-то типа того. Ну и Фрэнк Джарвис, конечно, богат, так что она, покончив с этим замужеством, получила весьма приличное содержание, да и дом в придачу. А когда и мой брак развалился, она пригласила меня пожить здесь. Я была дико рада: люблю этот дом и, наверно, всегда буду любить. Да к тому же и идти мне было особенно некуда. Лучшее, что я могу себе позволить на свое жалованье, — небольшое скромное жилье в Долине[24] , а это для меня равносильно духовному самоубийству. Скорее стану есть червей, чем жить в Долине… Ну а Джилл, та чуть ли не лезла из кожи, чтобы мне было хорошо. Наняла профессионального декоратора, чтоб отделать мои апартаменты — это надо видеть, Джек! Обязательно тебе покажу. На самом деле это всего одна комната, но по размеру как три обычные. Там светло, солнечно, повсюду зелень. Мне там очень нравится. Приду после целого дня в офисе, снимаю туфли и начинаю танцевать: «Ух ты! Посмотрите-ка на меня. Как ее там — дурочка Салли из какой-то дыры в Калифорнии».
— Что ж, — сказал он. — Звучит неплохо.
— Через какое-то время я начала понимать, что она держит меня здесь, главным образом, потому, что это своего рода камуфляж. Жила она тогда с мальчиком из колледжа — нет, наверно, он все-таки был аспирантом, — и ей казалось, что если в доме живут две женщины, это будет выглядеть приличнее. Я как-то спросила у нее об этом, и Джилл даже удивилась: ей казалось, что все и так понятно с самого начала. А мне все это казалось… не знаю, странным, наверное.
— Да, я понимаю.
— Тот парень из колледжа прожил всего год или два, а потом начался настоящий парад мужчин. Если совсем кратко: потом был адвокат, друг ее бывшего мужа, да и моего тоже — мне даже было неловко, — потом Клаус из Германии: он возглавлял филиал «Фольксвагена» в нашем городе. Хороший человек и был очень добр к Кикеру.
— Что значит «добр»?
— Ну, ходил с ним на бейсбол, в кино и много с ним разговаривал. Это очень важно для мальчика, который растет без отца.
— Он со своим отцом часто видится?
— Нет. Это трудно объяснить, но они не встречаются вовсе. Дело в том, что Фрэнк Джарвис всегда сомневался в своем отцовстве, поэтому не хочет заниматься Кикером.
— Вот как.
— Да ничего особенного; такое сплошь и рядом бывает. В общем, потом Клаус уехал, и теперь здесь живет Вуди. Ты заметил маленького дурацкого клоуна над камином? Это он нарисовал — Вуди Старр. Старр из Голливуда. По-моему, художником его может считать только такой недалекий человек, как Джилл. Хотя он приятный парень, продает сувениры туристам за какие-то гроши. У него есть магазинчик на Голливудском бульваре — он его называет «студией», там еще такая дурацкая вывеска висит. И он рисует не только клоунов, но еще и залитые лунным светом озера на черном-черном фоне, и какие-то черные- черные зимние пейзажи, и черные-черные горы с водопадами, и всякое такое, не разобрать. И вот однажды Джилл туда забрела, и ей показалось, что весь этот черный-черный хлам страшно красив. Меня всегда изумляло, насколько у нее отвратительный вкус во всем, кроме одежды. Наверно, она решила, что сам Вуди Старр тоже красив, потому что в тот же вечер притащила его домой. Это было года три назад.
Самое смешное, что он действительно милый. Умеет рассмешить, в чем-то даже интересен: объездил весь мир, когда был моряком на торговом корабле, знает много всяких историй. Даже не знаю: к Вуди как-то привыкаешь. Очень трогательная картина, когда они с Кикером: похоже, мальчик любит его еще больше, чем Клауса.
— Откуда у него это имя?
— Какое имя? Старр?
— Нет, у мальчика.
— Кикер?[25] Это Джилл выдумала. Все время повторяла, что он запинал ее чуть не до смерти, когда еще не родился. Его настоящее имя Алан, но не надо называть его Эл или еще как-нибудь. Зови его Кикером.
К тому моменту, когда Джек встал и отправился в дом за новой порцией спиртного, у него созрела мысль, что Салли лучше жить одной, в нормальной квартире, как и полагается секретарше. Впрочем, они могли бы встречаться в основном здесь, на побережье, да и не пришло еще время волноваться о таких вещах. Теперь ему казалось, что он всегда сам портил себе жизнь, потому что слишком рано начинал беспокоиться.
— Знаешь что, Салли? — начал он, вынося на веранду наполненные до краев холодные бокалы и собираясь сказать: «У тебя очень красивые ноги», — но вместо этого вернулся к прежней теме. — Такое ощущение, что тебе приходится жить в довольно-таки долбанутом семействе.
— Согласна. Один мой знакомый даже назвал его «вырожденческим». Тогда мне показалось, что это слишком сильное слово, но позже я поняла, что он имеет в виду.
Впервые в разговоре с ним она упомянула, что у нее есть и другие знакомые, и, потягивая виски, Джек почувствовал приступ неподвластной разуму ревности. Скольких других мужчин за все эти годы встречала она в офисе Эдгара Тодда и со сколькими отправлялась потом, смеясь, пропустить рюмочку? И при этом, возможно, говорила каждому: «Заедем еще в одно место? Это здесь, в Беверли. Мне надо взять с собой кое-какие вещи, к тому же хочется, чтобы ты посмотрел, где я живу». Хуже того, после судорог и стонов в постели очередного мужчины всю ночь напролет она вполне могла ему сказать под утро, как и Джеку Филдсу, что тот был «великолепен».
Все ли они были писателями? Если да, то как, черт возьми, их звали? Но может быть, среди них затесалось и несколько кинорежиссеров, кинотехников и представителей прочих профессий, готовящих телешоу?
Он растравил себя ужасно, и единственным способом успокоиться было продлить прерванный разговор.
— Знаешь, ты выглядишь намного младше своих тридцати шести, Салли, — сказал он. — Правда, правда, ну если не считать…
— Да, да, если не обращать внимания на волосы. Ненавижу их. Они поседели, когда мне было двадцать четыре, я их раньше красила, но толку от этого мало.
— Нет, они выглядят замечательно. Я вовсе не имел в виду…
Он порывисто склонился над лежащей в шезлонге Салли и рассыпался в извинениях, беспомощно перескакивая с одного неубедительного оправдания на другое. Он сказал, что волосы — первое, что привлекло его в ней, а когда по ее взгляду понял, что она не поверила, тут же попытался придумать что-то
