Уле ни разу не был на большом корабле, ни разу не въезжал в огромную пасть парома, никогда не слышал так громко работающих двигателей, а все, что переживаешь впервые, — сказочно. Смотри, Уле! Смотри, Уле! Загорелые мускулистые мужчины в матросской одежде сматывают канаты и тросы палубой ниже. Смотри, какими маленькими кажутся машинки на причале! Смотри, скоро не будет видно берега. Смотри, вон — маяк! Так близко к нему ты никогда не подплывал, помашем? Они машут кораблям, мимо которых проходят, полные гордости, будто сами владеют паромом или управляют им. Эго не Эвенсен там, в маленьком рыбацком катере? Привет, посмотри на нас, Эвенсен. А там не Агнес? Она стоит, похоже, на нашей пристани внизу у большого белого дома, разве это не Грепан? Они все машут и машут. Посмотри на нас, Агнес, мы по пути в Швецию, чтобы набить машину вином, куриным филе и сладостями!
Сванхильд пьет коктейли, украшенные зонтиками, и забывает о своем несчастье и о том, кого она не может забыть, без кого она не может жить, она не замечает камня на сердце, — так она говорит. А Нина отвечает, что ей надо положить этот камень в футляр, пока он не превратится в жемчуг, а потом можно будет дорого продать.
— Хорошая идея! — говорит Уле.
Они выезжают на берег Швеции, где Уле раньше никогда не был, поэтому он пугается всего, что отличается от Норвегии. Посмотри, Уле! Смотри, вот! Знаки на дорогах другие, деньги другие, сладости в магазинах другие, лимонад! Все, что видишь впервые, потрясающе, все иное интересно само по себе. Они наполняют корзинки этим иным, новым и интересным, чем больше она покупает, тем дешевле, надо окупить билет, все складывается в машину так, что они едва могут закрыть багажник, и когда опять попадают на паром, замечают, что машина раскачивается вдвое тяжелее, чем когда они выезжали, они улыбаются друг другу. Снова они поднимаются на верхнюю палубу, Сванхильд покупает красное вино, Уле получает лимонад с долькой апельсина и зонтиком в стакане, странная колокольня и чужая пристань с непривычными дорожными знаками еще видны с берега. Как замечательно и странно, Уле! Так и должно быть в этом мире, повсюду только радости и приключения. Правда, Сванхильд?
— Я не могу начать новую жизнь, — вздыхает она. — Я могу только продолжать старую.
— Но существуют новые ситуации, а в них — новые возможности!
На опушке леса стоит семья оленей. На краю дальнего поля все еще светит солнце, золотящее колосья и короткую шерсть животных, отчего те напоминают позолоченные статуи. Черные глаза моргают, будто их только что подняли со дна моря.
— Посмотри, Уле, они не шевелятся!
Может, они привыкли к тому, что мимо проплывает паром из Швеции и оставляет следы на воде, они стоят так неподвижно, как только звери умеют стоять и смотреть, на что они смотрят, они видят, что им машут? Будто они заключили договор, чтобы стоять в качестве украшения для пассажиров на пароме, которые перегибаются через перила летним вечером и наблюдают, как все меньше и меньше становится шведский берег. Что думают олени о самих себе? Есть ли у них в жизни какие-то тайные совпадения, о которых мы не знаем, но чувствуем и успокаиваемся? Где-то вдалеке играет оркестр. Слышишь, Уле? Сванхильд наклоняет голову, Уле осторожно убирает сломанные зонтики из ее волос и втыкает новые. Вокруг рта у нее образовались сладкие винные усы. Слегка выпившая, она им нравится больше. Тогда ее глаза напоминают оленьи, и у Уле глаза как у животного, только не такие внимательные.
Солнце клонится к закату, когда они спускаются в темное, пахнущее машинным маслом брюхо корабля и садятся в машину. Скоро они вернутся в прежний мир, выедут на знакомый норвежский свет и поприветствуют его, хорошо вернуться домой. Все покупают слишком много на пароме в Швецию, говорят они друг другу. Поэтому паром и существует. А вовсе не ради музеев, замков или зоопарков со слонами, которых нет на том берегу, только ради экономии денег, если тратишь много. Если таможенники будут останавливать тех, кто слишком много покупает в Швеции, они могут тормозить каждую машину, каждый день, и тогда люди перестанут кататься на пароме в Швецию и маршрут отменят, а работающие на пароме и в офисе паромной компании станут безработными и количество пивных поблизости от порта в городке Сандефьорд, где пассажиры парома дожидаются отправления и пьют пиво, сократится вдвое. Поэтому таможенники не останавливают всех, говорят они друг другу. Поэтому они спокойно стоят в очереди из машин, проезжающих по зеленому коридору, никто не едет по красному, одна за другой машины проскальзывают по зеленому коридору и выезжают на свободу, и тем не менее «ягуару» машут и просят отъехать в сторону, Нина опускает стекло. У нее нет жетона, говорит молодая женщина.
— Жетона?
— Жетона ЕС.
Она о таком и не слышала.
Наверное, он остался у Франка Нильсена. Она только что получила машину от Франка Нильсена, объясняет она, ни о каких жетонах он ей не сказал. Они просят предъявить документы на машину, Нина открывает «бардачок», но там пусто. Документы остались у Франка Нильсена, может ли она подъехать с ними в другой раз? Нет, в Норвегии запрещено водить машину без документов и без жетона, они отзывают ее в сторону, похоже, все займет еще больше времени.
— Чего они хотят? — спрашивает Сванхильд. — Это из-за вина?
— Тсс, тсс, нет, им нужен жетон.
— Жетон? Что за жетон?
Она хочет позвонить Франку Нильсену, но номер она стерла, и в справочной тоже его не дают, в округе живет двадцать три Франка Нильсена, а ведь о том, для кого мое сердце бьется, знаю лишь, что он Франком зовется.
— Что вы сказали?
Они просят прощения, но если документы не будут предъявлены немедленно, придется снять с машины номера.
Они еще чуть-чуть поищут, но можно сначала собраться с мыслями, пожалуйста, в тишине и спокойствии, чтобы никто не стоял над душой?
Она открывает «бардачок» еще раз. Он пуст. Тогда они выходят, и Сванхильд прикрывает Нину, пока та открывает багажник и залезает вниз под мешки шведских винных супермаркетов и под замороженные упаковки куриного филе. Никаких документов, никаких жетонов. Мужчина с кусачками уже на месте и срезает номера. Уле плачет, винить здесь некого, таковы правила. При желании им могут помочь освободить машину.
Нет, нет, они справятся сами, спасибо, мы не спешим! Раз уж они застряли в Сандефьорде таким неожиданным образом, они имеют право насладиться солнечным вечером и прогуляться по городу, известному своей пышной красотой!
Сванхильд, возможно, выглядит слегка выпившей, винные усы уже не такие очаровательные, как раньше, Нина плюет на пальцы и стирает их. Уле все еще плачет, но скоро ему купят мороженое, Нина обещает, им надо только выбраться из зоны таможенного досмотра. Они закрывают машину и идут через площадку, через железнодорожные пути к брусчатым улицам города. Уле получает свое мороженое, а у Нины появляется план, расписанный по часам и выверенный до мелочей, становится всё интересней.
Они покупают две больших сумки и рюкзак для Уле. Потом возвращаются на парковку у парома через парк, подходят короткими перебежками от дерева к дереву, останавливаются за какой-нибудь цветущей жимолостью у моря и ведут наблюдение. Фьорд спокойный, ни одного парома, мужчина с кусачками разговаривает с доброжелательной дамой у флагштока паромной компании, но вскоре они заходят в маленькую сторожку, садятся, женщина подносит кружку с кофе ко рту. Они осторожно прокрадываются на парковку с неожиданной стороны, семенят к машине, стараясь не вызывать подозрений и одновременно как можно ловчей, открывают багажник, и пока Сванхильд стоит на страже и прячет их, Нина одним движением, как договаривались, набивает сумки, вино — в свою, куриное филе и жаркое из утки — в сумку Сванхильд, сладости и шоколад — в рюкзак Уле. Поднимает рюкзачок Уле на спину, вешает сумку Сванхильд ей на плечо, и, будто сумки набиты летней одеждой и воздухом, легко и быстро проносят их через парковку
