российско–грузинского военного конфликта в августе 2008 года позировал с гранатометом направленным в сторону соседа, призывая российскую власть захватить Тбилиси и установить там пророссийский режим.
Дугин испытывает какую–то патологическую ненависть к либерализму, давшему индивиду свободу, вырвавшему того их классовых, религиозных и расовых тисков, и победившему все прочие идеологии, в том числе, фашизм и коммунизм. Считает что в мире глобализма и либерализма, в котором национальные государства постепенно утрачивают свой суверенитет, России нет места; что ее историческая миссия – рациональное и интуитивное противоборство Западу. Цель его политической деятельности – создание евразийской сверхдержавы, на основе новой альтернативное либерализму концепции, через интеграцию с бывшими советскими республиками.
Термин “суверенная демократия”, придуманный в 18-ом веке Руссо и обозначавший тогда верховную власть народа, как говорят, перенес на российскую почву бывший заместитель главы президентской администрации Владислав Сурков. Весной 2006 года он инициировал, несомненно, с разрешения Путина, дискуссию о ней, якобы чтобы наполнить это благозвучное и ласкающее слух сочетание слов идейным содержанием, которое, как я уверен, уже было подготовлено в Кремле, однако требовало некой общественной легитимизации. Создание российского варианта концепции, не имеющей ничего общего с идеями Руссо и прямо противостоящей им, было обусловлено, как мне кажется, несколькими причинами. Во–первых исторической последовательностью событий: окончанием приватизации, а точнее преступного дележа девяностых годов, политическим хаосом предшествующего десятилетия и началом нового сырьевого цикла. Во–вторых, несколькими цветными революциями, произошедшими в странах, которые Россия считала своими политическими партнерами. В-третьи, что впрочем, пожалуй, имело куда меньшее значение, чем об этом принято думать, личными качествами, судьбой и особенностями психики Путина. Но самым главным оказалось осознания с обеих сторон – и Западом, и Россией, непримиримого противоречия ценностей, нравственных порядков и взглядов на будущее развитие мировой цивилизации.
У концепции суверенной демократии было два ключевых принципа. Первый из них – полное и безапелляционное игнорирование рекомендаций и пожеланий западных стран относительно реформирования российской власти и ее политической системы, целью которых являлось развитие основополагающих принципов свободы и демократии на территории современной России. Другими словами у России должно быть иное политическое будущее, не такое как у государств центральной и восточной Европы после краха Советского Союза и Варшавского договора. А второй – согласие народа и элит на предоставление президенту всей полноты власти, вплоть до самой авторитарной, для реализации своего внутриполитического и внешнеполитического курса. В каком–то смысле поначалу все это поначалу напоминало делегирование сенатом на определенной срок в виду сложности политической и военной ситуации диктаторских полномочий во времена Римской республики. После этого Путин ловко использовал кризис девяностых и народную любовь для захвата и последующего контроля природных, информационных, людских и прочих ресурсов, гарантирующих ему неограниченное временем и превратностями демократической жизни правление.
Хотя, естественно, все это было прикрыто красивыми словами, как это водится у русских. Например, Сурков говорил: “суверенная демократия – это образ политической жизни общества, при котором власти, их органы и действия выбираются, формируются и направляются исключительно российской нацией во всем ее многообразии и целостности ради достижения благосостояния, свободы и справедливости всеми гражданами, социальными группами и народами, ее образующими” (Эксперт, от 20. 11.2006 года). Но из всего сказанного мною следует, что теперь исключительно Путин и его ближайшее окружение будут определять сроки, этапы и направления всех будущих политических и экономических изменений в стране, а вовсе не российская нация, как об этом утверждает г-н Сурков.
Мое понимание демократии и проводимые параллели с некоторыми традициями Римской республики полностью совпадают с одним очень интересным и мудрым высказыванием Михаила Горбачева, сделанным им в отношении одного из элементов политики суверенной демократии, а именно, повышения проходного барьера на выборах в парламент: “Эти новации в законодательство нельзя оправдать теориями суверенной и управляемой демократии. Ограничения которые могут оказаться необходимыми ситуациях, угрожающих самому существованию государства и жизни людей. должны рассматриваться как временные, а не возводится в принцип, как это делают теоретики суверенной или управляемой демократии” (Лента.ру от 19.07.2006 года).
Помимо политических мотивов, у Путина и его окружения были и свои коммерческие интересы. Они хорошо знали, что потеря политической власти в России – это всегда потеря собственности, в результате ее перераспределения новой властью. Ради этого они были готовы разрушать общественные и государственные институты, заниматься примитивным популизмом и преследованием оппозиции. И все это прикрывалось речами многочисленных политологов, отличающихся своей псевдоученостью и желанием угодить действующей власти; каждый из них счел своим долгом написать хотя бы одну статью в защиту суверенной демократии:
Так известный политолог г-н Никонов в своей статье под названием “Еще раз о суверенной демократии”, занимаясь откровенным словоблудием, утверждает, что видов демократии очень много – охранительная демократия (Бентам, Милль), элитарная (Шумпетер), многовластная (Фридмен) и др., каждая из которых имеет право на существование. А концепция “суверенной демократии” – это всего лишь стремление к самой что ни на есть чистой (как во всем западном мире) демократии, с одной стороны, и последовательная независимость в вопросах внутренней и внешней политики – с другой.
В свою очередь, его коллега и единомышленник г-н Орлов в своей статье “Политическая доктрина суверенной демократии”, опубликованной в “Известиях” от 30.11.2006 года, пишет, якобы концепция российской суверенной демократии признана на Западе; а возникающие вокруг нее дискуссии – это свидетельство ее безумной популярности. И вообще: “традиционный потенциал “подлинной демократии” и “государственного суверенитета” несопоставим с тем интеллектуальным и коммуникативным зарядом, который несет в себе “суверенная демократия””. Далее, он черным по белому откровенно пишет о том, что доктрина суверенной демократии способствует дальнейшему встраиванию в сложившуюся политическую систему парламентской оппозиции и изоляции оппозиции внесистемной; под последней, в сущности, понимаются сторонники всех альтернативных стратегий и концепций общественно–политического развития. Нетрудно догадаться, о чем бы этот негодяй писал в сталинское время.
В свою очередь, г-н Павловский, которого в ту пору называли не иначе, как главного политтехнолога Кремля, беспокоился о том, чтобы суверенная демократия не воспринималась в качестве какой–то местной или суррогатной демократии. Однажды он имел наглость заявить: мы выбрали путь, и это путь демократии и суверенитета; тот, кто будет с альтернативной точкой зрения выступать, мы ему будем мешать. В 2009 году заявил, что оппозиционные Путину “марши не согласных” – это пустое место охраняемое силовыми структурами. Но через несколько лет, осенью 2011 года, уже поле того, как он стал не вхож в Кремль, а оппозиционные митинги посещали десятки тысяч человек, заявил о конце эпохи суверенной демократии, о необходимости ее демонтажа, о том, что власть потеряла инициативу и авторитет, она не может больше никого учить и это открывает возможности для возобновления общественно–политического процесса в стране.
