принципе в юности Павел Макарович читал «Собаку Баскервилей», да и фильм как-то глянул урывками и представлял, что будет, если крупную собаку измазать светящейся краской. Но в данный момент даже не дошло. Он истекал пещерным страхом, даже обмочился от этого страха! Шарики в голове закатились за ролики. А когда зверюга наклонила голову и с рычания перешла на оглушительный лай, он совсем превратился в тряпку. Она уже бежала к нему легкой рысью, переходя на бодрый аллюр, а он не мог отклеить себя от пола. Чудовище приготовилось к прыжку, разверзлась кошмарная пасть. Павел Макарович завизжал, как припадочный, задергался, развернулся и пустился наутек. Крупно повезло, что не споткнулся. Он влетел в помещение, в котором очнулся, схватился за дверь, принялся давить ее, вставляя в створ. И в принципе успел, чудовище шарахнуло по железу всей своей неслабой массой, а Павел Макарович уже замкнул задвижку. От удара в дверь его отбросило, и сил подняться уже не было. Он валялся на полу, изрыгая матерки и слезы, а за дверью лаял монстр, едва не разорвавший его на куски, топтался, шуршал лапами, снова утробно рычал, срываясь на лай.
— Черта с два, не возьмете… — простонал полковник, отползая от двери.
Он немного успокоился, в этой комнате он в полной безопасности. Его не сломают. Подчиненные будут искать, обязательно выйдут на след, освободят. Пусть только попробуют не освободить! Он на корточках подполз к вентиляционной решетке, принялся трясти ее. Но сварка держалась прочно. А за решеткой царила темень, в которой что-то поблескивало, поигрывало красным огоньком, но он не обратил на это внимания — пелена стояла перед глазами. Он нашел участок пола, где не было осколков, свернулся калачом, забылся, а за дверью рычал и бесился зверь, хотя, возможно, это было уже во сне…
Он очнулся от жуткого холода. Ничего не изменилось, то же самое помещение, запертая дверь, тишина за дверью. Холод был арктический. Часть мастерских, очевидно, находилась под землей, да и ночи на побережье не сказать чтоб очень уж жаркие. Он был практически без одежды, и это тоже сказывалось. Зубы выстукивали морзянку, в голове творился полный ералаш. Он скрючился, обнял себя за плечи. Значительная часть холода шла от бетонного пола, он не мог уже на нем лежать. Подскочил, затряс руками и ногами — стало только хуже. Холод уверенно обосновывался в организме. Сколько часов он тут провалялся? Наверное, скоро утро… Внезапно случился приступ клаустрофобии, словно стены вдруг стали сдвигаться. Он в ужасе на них таращился, кружилась голова. Свечи на полу практически прогорели, превратились в обмылки, еще несколько минут, и настанет жгучая темнота, в которой его точно сожрет какой-нибудь монстр.
Полковник изнемогал от страха, выл, как волк на луну. Отправился на корточках к двери, приложил к ней ухо. За дверью царило таинственное молчание. Вообще никаких звуков. Может, само рассосалось? Он колебался долго, то принимал твердое решение, то отменял его. А пламя свечей уже затухало, становилось темно. Нервы дребезжали, из подсознания подспудно выбиралась мистическая жуть. Павел Макарович, шмыгая носом, натянул на себя дверь, принялся медленно отволакивать засов, мысленно готовясь к наихудшему. Но за дверью продолжала властвовать тишина. Он высунул нос наружу, готовый захлопнуть ее в случае опасности. Но в смежном помещении никого не было, зверь ушел. Он содрогнулся, вспомнив страшную пасть. Набрался храбрости и вышел. Вдоль прохода громоздились остовы оборудования, горели свечи. В мозгу не отложилось, что они не догорают, огарки заменили на новые. Сердце застучало, как стиральная машина в режиме отжима. Он перевалился через порог и на цыпочках тронулся в путь. Озноб нарастал, но Павел Макарович не останавливался. Он встал перед поворотом, перекрестился, высунул нос. Длинный коридор, уставленный свечами, а в конце, кажется, дверь… Нужно бежать, про него забыли! Преступники ошибочно решили, что в страхе перед зверем он никогда не покинет свое убежище, так и подохнет от холода и голода. Как бы не так, просчитались вы, ублюдки! Он двинулся дальше, держась за стеночку. Ноги от волнения подгибались. Все быстрее, быстрее. Перешел на бег, подлетел к двери, задыхаясь от перегрева и избытка адреналина. Зачесалось под лопаткой, он чуть не задохнулся, боже, за ним ведь, кажется, наблюдают. Но возвращаться в комнату, из которой он вышел, было поздно, теперь только вперед. Дверь поддалась, он вывалился в узкий тамбур, в котором имелись еще две двери. Навалился на одну — закрыто. Навалился на другую, она распахнулась с противным скрежетом. И снова коридор — длинный, как лунная дорожка — и дверь в конце. О боже, она была приоткрыта, и в щель просачивался мерклый утренний свет. Он не поверил своим глазам. Он провел этих остолопов! Он в двух шагах от свободы! Издавая плотоядное урчание, он бросился вперед. Спотыкался, хватался за стены. Подбежал к заскорузлой, сваренной из стальных листов двери, которая открывалась внутрь и действительно была открыта на несколько сантиметров. Ручки не было. Черт с ней, с ручкой! Он схватился за края двери обеими руками, стал тащить ее на себя. С ужасающим скрежетом окаянная железка продвинулась и встала. Ну что еще?! Он рухнул на колени. Так и есть. Проржавевшая конструкция скособочилась, осела вниз и уперлась в наплывы в бетонном полу. Ерунда, если силы найдутся, он ее протащит. Он схватился за нижнюю торцевую часть двери, правой рукой почти у пола, пострадавшей левой, чуть выше. Натужился, изыскал все, что осталось в организме, стал тянуть ее на себя…
И взревел от ошарашивающей боли. Защемило пальцы правой руки! Полностью, до третьих суставов. Проржавевший металл в нижней части двери истончился до такой степени, что пальцы продавили его, и сместился оторвавшийся от сварки соседний лист, зажав все четыре фаланги. Случайно ли? Разве время об этом думать? Он взвыл от обжигающей боли, кровь потекла из рассеченных до костей пальцев. И самое противное, что дверь уже приоткрылась, и не попади он в ловушку, то вполне бы смог протиснуться в образовавшуюся щель. Он тянул на себя угодившую в западню конечность, орал от дикой боли. Извернулся, попробовал помочь левой, но пальцы в бинтах и лейкопластырях отказывались слушаться. Пот хлестал со лба, он лихорадочно думал, как выпутаться. Если сильно дернуть, он оторвет все пальцы, их зажало до такой степени, что уже трещали кости. Он всмотрелся и не поверил своим глазам. За порогом, уже фактически на улице, всего в каком-то полуметре, лежал миниатюрный цельнометаллический топорик для разделки мяса. Словно кто-то намеренно его подбросил, зная, что Павел Макарович попадет в непростую житейскую ситуацию. Голова уже не варила. Он вновь перекрутился спиралью, пыхтя, сходя с ума от боли, дотянулся до топорища, схватил его левой рукой, вернулся обратно. Вставил рубящую грань под пальцы, сделал попытку отжать разлохмаченный металл. И помутилось в голове от вспарывающей боли. И не сразу дошло до Павла Макаровича, что за спиной образовалось угрожающее рычание. Волосы поднялись дыбом. Он посмотрел через плечо, но лучше бы не делал этого. Полковник заплакал, как ребенок, — в дальнем конце коридора возникло мерзкое чудовищное отродье с оскаленной пастью, источающее вокруг себя мерклый свет. Оно неторопливо приближалось, словно понимало, что жертва не убежит, торопиться некуда, ведь у него не хватит духу отрубить собственные пальцы.
Оно подходило все ближе, воняло псиной, мерзкое рычание уже билось в ушах.
— Уйди! — истошно заорал Павел Макарович. — Уйди, пожалуйста, Христом Богом заклинаю! — И махнул топориком, едва не вывернув из сустава здоровую руку. Но животное только разозлилось, оно присело на передние лапы, разверзло зловонную пасть и оглушительно залаяло.
Павел Макарович ни о чем уже не думал, лишь о гигантских клыках, впивающихся ему в шею. Краски мира померкли. К черту, только бы выжить. И когда зверь уже готов был броситься, уже окутывал его затылок тяжелым дыханием, он приставил рубящую грань топорика (а она была идеально заточена!) к разодранным фалангам и с силой надавил. «Мы не изуверы, Павел Макарович, но обещаем, что больше вам нечем будет калечить законопослушных граждан…» Боль была адская, хрустели кости, кровь текла рекой. Хрустнуло, он почувствовал свободу. Обрывая ошметки кожи, вопя как подорванный, он протиснулся в щель и оказался на улице. Последние остатки разума ушли на то, чтобы закрыть дверь. С внешней стороны на ней имелась ручка. Он волок ее на себя здоровой рукой, обливаясь слезами. Зверь рычал, царапал ее изнутри когтями, но Павел Макарович был уже вне его досягаемости. Каменная лестница, обросшая сорняками, разрушенные ступени… Он корчился в траве, хлестала кровь из обрубков, боль душила. Он споткнулся о камень, покатился в покатую яму. Мелькнули скалы, взволнованное утреннее море. Извернувшись, он стащил с себя элегантные трусы, обмотал ими кровоточащую культю, заскулил, как щенок. Кое-как поднявшись, засеменил прочь, в скалы, подальше от страшного места…
— Дядя Сережа, а что вы хотите со мной сделать? — жалобно протянула маленькая девочка, натягивая на лицо одеяло. Снаружи остались лишь кудрявые волосики и огромные глаза, исполненные страха и недоверия.
Сергей Аркадьевич дрожал от вожделения, он из последних сил пытался отечески улыбнуться, чтобы
