То есть, в лучшем случае, в течение года ученые должны будут доказать, что они актуальны.
Это ведь в голову сразу и не вместить, как историку доказать, что его наука актуальна?
И кто будет судить?
Остается добавить, что представители так называемого актуального искусства — готовые выступать по любому поводу, в данном случае молчат. Видимо повод не достаточно актуальный.
Большинство из «актуальных» мастеров давно уже сотрудничает с другим академическим учреждением: совмещают борьбу за авангардное с членством в Академии Церетелли. Это факт нашего радикального движения.
Каждые день, глядя на актуальное искусство, российское правительство, авангардистов, казнокрадов — думаешь, что мера паскудства уже достигнута. Иногда надежда мелькнет: вдруг они друг дружку съедят, болотные — правительственных, а правительственные — болотных.
Но нет, они только на площадях ссорятся, на самом деле они заодно, кушают за общим шашлыком у Церетели.
А запивают кровью ученых.
На заметку менеджеру (13.12.2012)
В начале ХХ века самой сильной школой искусствознания была немецкая школа.
Это настолько очевидный факт, что даже не требует дискуссий.
Отцы у искусствознания были достойные, задали хороший ритм работы.
Помимо философии Гегеля, в которой весьма важен раздел Эстетики — присутствовали Лессинг, Винкельман, а дальше уж пошло само — и Трою Шлиман открыл, а уж про Варбурга и говорить нечего.
Немцы умеют учиться и преподавать умеют. Это ведь особое, крайне занудное дело — тут германский характер себя показал.
Это не инсталляции — это наука, тут надо не торопясь заниматься, думать, сравнивать, на разных языках читать, даты учить, запоминать всякое.
То была действительно лучшая в мире школа искусствознания. И античная история — самая сильная.
Затем историкам и искусствоведам Германии было предложено наладить эффективность работы в своей отрасли.
И все. Закончилось время германских достижений в искусствознании и истории античности.
Институт Варбурга теперь в Лондоне, это наиболее уважаемая инстанция — если говорить об истории искусств.
А в Германии искусствознания (по сравнению с тем, что было) практически нет.
Сказки Бажова (15.12.2012)
Рассказываю заурядный исторический анекдот, случай из жизни; не ищите подтекста — второго дна нет. Истории лет двадцать. Место действия — квартира Ростроповича и Вишневской на авеню Жорж Мандель.
Это была огромная квартира, в ту пору я таких квартир и не видывал. То есть, я не подозревал, что человеку нужно столько места, чтобы поесть и отдохнуть.
Потом и в Москве стали строить очень большие квартиры — для демократически настроенных менеджеров нефтяных корпораций; но в ту пору Советская власть еще не до конца прошла, и квартира музыканта производила сильное впечатление. Не знаю уж сколько в ней было метров, но главный зал был как ипподром, и самое поразительное — от края до края, вдоль всей гостиной стояли толстые малахитовые колонны. Я не помню, сколько их там было — не знаю. Может быть, десять. Все вместе напоминало египетский храм. Повторяю, колонны были из малахита, зеленого камня, описанного сказочником Бажовым.
Мы в тот вечер рассматривали коллекцию, у Славы было много хороших картин; говорят, что собрание нынче развешано в президентском дворце в Питере. На авеню Мандель картины смотрелись неплохо, но признаться, великолепие зала и малахитовые колонны затмили крестьянок Венецианова.
Через пару дней я оказался там же с четой Зиновьевых. Александр Александрович, собираясь в гости, одевался точно так же, как для похода на почту, но Ольга принарядилась, даже украшения надела, в частности, на палец — малахитовое кольцо.
Кольцо произвело впечатление, действительно, красивая была вещь. Галина Павловна сказала: Какая прекрасная вещь! Вы можете себе это позволить?
Разговор в тот вечер шел о судьбах России, ругали коммунизм. Я очень люблю Ростроповича и Галину Павловну. Он — великий музыкант, она — великая певица. Все свои сокровища они, несомненно, заслужили. А то, что его коллекция осела, в конце концов, у Путина в хоромах — случайность. Повторяю: подтекста в истории нет, рассказ о том, что все относительно.
Тем более, что лет через пять я оказался в квартире одного из заместителей Лукойла, и воспоминание о квартире Ростроповича потускнело. А потом уже такое началось. Совершенно не до музыки.
Сиротство русской демократии (18.12.2012)
Путину не с кем поговорить о демократии, оппозиции претит родство с народом, искусство более не принадлежит массам, рабочие лишены профсоюзов, — проблема сиротства значительно масштабнее, не только детей касается.
Все мы подкидыши либеральной демократии: в подоле принесла она русский народ на порог цивилизованного мира, но ребенка взять не спешат. Счастливчиков усыновили, но отнюдь не всех.
Количество российских сирот в приютах подсчитано неверно.
Называют цифру 700.000 сирот по стране, но эти данные занижены как минимум вдвое.
Отчего-то считают только детей; но в нашем отечестве лишены родительской опеки прежде всего взрослые.
Пройдитесь по Лондону: российское сиротство вопиет в Белгравии и Кенсингтоне.
Вытекающие из России миллиарды — это деньги на приюты, на подарки сиротам, на компенсацию утраченного национального достоинства, это субсидия за отказ от ласк Родины-матери.
Особняки и виллы — это ни что иное, как дома призрения, сиротские приюты, а политическое убежище, коего добиваются обладатели миллиардов — это стандартная прцедура усыновления.
И, когда лишенные материнства чада, отторгаются даже и от мачехи — что может быть горше?
Если можно ущемить права этих сирот — то с какой стати выделять в отдельную категорию детей?
Чем дети лучше?
Лишить американцев права усыновлять российских детей только справедливо: либо о всех сиротах заботиться, либо уж ни ком.
Вообще говоря, государство существует затем, чтобы заботиться о детях и стариках. Союзы предприимчивых взрослых это не государство вовсе — это армия, банда, корпорация, малина.
Исходить следует из реальностей нашего малинового бытия, а вовсе не из фантахзий на тему государственности.
В данной реальности Оливеру Твисту естественно опускаться на дно вместе с другими детьми- воришками и взрослыми ворами, а шанс того, что Оливера выведут из притона — исчезающе мал.
