пятнадцать дней Сан отправилась в Таррафаль, чтобы там сесть на корабль, который довезет ее до острова Сантьяго.
Шестьсот эскудо на билет ей одолжила Ховита, с условием, что девочка вернет их с первым жалованьем. Старухе было грустно, хотя она не подавала виду. В последний день она приготовила девочке пирожки и большой кулек фруктов, чтобы Сан могла подкрепиться в дороге. Еще Ховита подарила ей триста эскудо, на случай, если ей что-нибудь понадобится. Как она сказала, эти деньги не нужно было возвращать. Когда она их отдавала Сан на пороге дома, почти устыдившись своей щедрости, Ховита почувствовала укол в сердце, и ее глаза чуть не наполнились слезами: эти монеты, возможно, были последним, что она давала этой девочке, за которой она присматривала с детства, последним разом, когда она протягивала ей руку с чем-то, что сделает ее жизнь немного легче. Еду, тряпку для игр, кусок мыла… А теперь — деньги, взрослый подарок, то, что дают людям, у которых уже своя жизнь и которые отвечают за то, что имеют. Последний благородный жест. Ховита сглотнула, чтобы не расплакаться. Сан ее крепко обняла и крепко поцеловала ее в щеку. Она смогла только прошептать:
— Спасибо. Спасибо за все.
И повернулась, делая вид, что не знает, куда бы пристроить узелок, в который она положила все свои пожитки, три платья, курточку, кое-какое белье и пару туфель. Затем, кусая губы и чувствуя, как лицо намокает от слез, Сан направилась к Фажа, где она попрощается с доньей Натерсией и сядет в грузовичок, который каждое утро спускается в порт Таррафаль. Только что рассвело. На небе было несколько белых облаков, и свет, который проникал сквозь них, становился розовым и словно покрывал все вуалью. А мир как будто раскачивался какое-то время в обманчивой неге, которая заканчивалась, как только солнце жестоко набросится на землю, затачивая острые грани каждой скалы, заставляя гореть пыль, которая будет обжигать ноги, как раскаленные угли, заставляя птиц замолчать и спрятаться среди ветвей плодовых деревьев в садах, подталкивая выносливых ящериц, страдающих от жары, искать хотя бы какого-то укрытия в тени, вынуждая каждое существо вести ожесточенную борьбу за выживание.
Сан шагала как можно быстрее. Ховита резким движением руки отмахнулась от мух, которые вились вокруг нее, как будто бы чувствуя ее внезапную уязвимость. Старуха разразилась проклятием: «Чертовы сатанинские твари, чтобы вы сгнили в аду!» — взглянула на свое кресло-качалку, а потом, не в состоянии последовать своей привычке, зашла в дом и легла на койку. И лежала там долгие часы с мучительно сухими глазами, наблюдая, как понемногу жара проникает через открытое окно и заполняет каждую трещину в стене, каждую царапину на мебели, каждую пору ее вспотевшей и неожиданно дурно пахнущей кожи. Жара, которая в тот день, возможно, впервые в ее жизни, показалась Ховите невыносимой.
В течение последующих трех лет Сан заботилась о семье Монтейро. Монтейро жили в большом доме в самом престижном районе города. У них был сад, полный цветов и кустарников, в котором Сан оставалась подолгу, играя с детьми, ведь ее основной обязанностью было присматривать за ними. Еще она иногда водила их на пляж, хотя эта часть работы ей не нравилась: ей приходилось постоянно следить, чтобы дети, у которых была очень светлая кожа, не обгорели, и чтобы они не заходили в море, чьи бурные волны были способны мигом их поглотить. А присматривать за четырьмя такими маленькими детьми было совсем непросто. Порой Сан не на шутку пугалась и чувствовала, как сердце едва не выпрыгивает из груди, когда кто-нибудь из малышей убегал и внезапно оказывался на берегу, весь в песке, и кричал, потому что волна сбила его с ног. Однажды потерялась Зезе, трехгодовалая малютка. Сан строила большой замок из песка вместе с Себастьяном и Жоржи, пока Зезе и Лорето спали. Вдруг она подняла глаза и заметила, что девочка не лежит укутанная под полотенцами в тени зонтика, где она была несколько минут назад. Сан стала смотреть в разные стороны, искать глазами у кромки воды и по всему пляжу, но не видела девочку нигде. Почувствовав, как ее охватывает паника, она стала звать Зезе и махать руками в воздухе, словно вдруг потеряла рассудок. Увидев неразбериху, тут же всполошились и другие женщины вокруг, а также некоторые мальчишки, игравшие неподалеку в футбол. Никто не видел девочку. Дети стали плакать. Взрослая женщина, служанка из одного дома по соседству с семьей Монтейро, быстро организовала поиск. Группы искавших разделились по округе. Сан обежала морской берег во всех направлениях, безнадежно глядя в сторону моря и ужасаясь мысли, что вот-вот увидит маленький комок, плавающий в воде. Ноги у нее не гнулись, словно каменные, и ей приходилось бороться с их неподвижностью, чтобы продолжать идти, залезая в волны по пояс, и в который раз вглядываясь в белые гребни и тихие заводи, которые сразу же образовывались, когда волна спадала. Девочка появилась. Ее нашли возле маяка, она сидела на камнях на краю обрыва и всхлипывала.
Сан вернулась домой изможденная, с огромным желанием залезть в постель и проспать много часов подряд, чтобы забыть во сне все произошедшее. Но сначала ей надо было объясниться с хозяйкой, а та, конечно же, выгонит ее, она была уверена. Тем не менее, этого не случилось. Разумеется, хозяйка сильно отругала ее. Она повторяла Сан снова и снова, что по ее вине могло произойти ужасное несчастье, кричала, что платит ей не за то, чтобы она прохлаждалась и болтала с подружками, забывая присматривать за детьми, назвала ее тупицей и безответственной, но не выгнала. В конце концов, было не так-то просто найти такую ласковую и подготовленную девушку, как она, хотя в тот день она повела себя плохо.
В общем и целом, Сан не могла сказать, что она несчастна. Она очень привязалась к детям, которые казались ей маленькими сокровищами, о которых ей нравилось заботиться. Малыши были открытыми и ласковыми и любили ее со всей преданностью, — с какой дети обычно показывают свою благодарность тем, кто с ними занимается, — чистой и шумной любовью, как праздник каждый день, без притворства и изъянов. Сан была для них едой, играми, сказками, удобной теплой кроватью по ночам, прохладной ладонью, приносившей им облегчение во время жара. Это была первая улыбка утром, радость и невозмутимое терпение в течение долгих дней, которые с ней никогда не были ни скучными, ни грустными. Она однажды уйдет оттуда, ей придется расстаться с ними, разорвать эту прелестную ленту привязанности, которая возникла среди подгузников, купаний, каш и тонко нарезанного филе. Но эти дети навсегда запомнят, где-то в дымке, в которую время обволакивает воспоминания, ее низкий голос и запах мыла, мармелада из манго и кукурузных лепешек, исходивший от ее рук и фартука. А когда они как-нибудь услышат одну из песен с острова Сан-Николау, какую-нибудь из тех длинных и сладостных мелодий, в них пробудится необъяснимая ностальгия, тоска по светлым вечерам в саду в Прайе, когда они сидели под фламбойяном, красным от поблескивающих в листве цветах. И тогда вспомнится размытая, уже безликая тень девушки, от которой исходило чудное спокойствие и чувство защищенности, и которая пела им, только им, эти самые старинные песни.
Отношения с Хоаной были гораздо более прохладными. Несмотря на то, что они с ней родились в одной деревне, уже пятнадцать лет как эта крупная коренастая женщина уехала из Кеймады и работала в Прайе. Может быть, одиночество сделало ее черствой. Наверное, ей приходилось защищаться от чувства тоски, которое могло опустошить ее словно холера, когда она поняла, что ей придется оставить свою семью, чтобы отправиться работать от зари до зари в чужих домах, заботясь о людях, с которыми ее не связывало ничего, кроме нужды. Знать, что за каждым ее движением наблюдают, спать в облезлых и мрачных каморках, всегда в самом грязном углу дома, и питаться объедками с хозяйского стола. А может быть, такой у нее был характер. Дело в том, что она обращалась с Сан неприязненно, даже с некоторым деспотизмом, как будто девушка была ее собственной служанкой. Она заставляла ее застилать ей постель и убирать комнату, в которой обе жили, а еще подавать ей еду. И хоть бы раз она пригласила с собой Сан, когда в воскресенье, в единственный выходной, она ходила утром на пляж, а потом вечером на танцы, которые устраивались на площади.
Поначалу в это свободное время Сан оставалась дома, лежа в постели и читая какую-нибудь из газет, купленных хозяевами в предыдущие дни. Она выходила только, чтобы послушать мессу рано утром, а потом недолго погулять по улицам, пахнущим кофе и кукурузными лепешками. Но вскоре, познакомившись с другими служанками из этого района, она стала использовать выходной, чтобы немного развеяться. Эти девушки, все без семьи, заполняли пустоту воскресными групповыми развлечениями: пляж, обед на одной из городских площадей, где они разводили костер и садились на землю вокруг котлов, без конца рассказывая про свою жизнь, и смеялись до слез над любым пустяком. Потом они друг друга прихорашивали, красили губы и подкручивали ресницы. А потом в приподнятом настроении отправлялись на танцы, где обычно танцевали друг с другом, отвечая отказом на приглашения парней из страха, что кто- то из них чересчур приблизится, и возможно, по чистой случайности кто-то из хозяек будет проходить мимо, и тогда осмелевшая девушка потеряет работу. Конечно, это продолжалось лишь до тех пор, пока не
