что под ним не земля, а гора мерзлых трупов гатранцев.
Тела жертв недельных боев рассыпались под ним. Его бронированное тело пробило воронку в красно-черном льду.
Боль пронзила его тело. Голова с размаху ударилась о твердый, будто камень, замерзший труп солдата. Мир Сартис Майорис, казалось, растаял где-то вдали. Голоса, которые он слышал, были нездешними, совсем из другого мира, и это означало, что он провалился сквозь землю в преисподнюю, куда, как утверждает Имперское Кредо, отправляется всякий грешник.
Реальность ускользала. Боль в израненном теле, столь привычная всякому космодесантнику, стихала, и ему хотелось, чтобы она вернулась, доказывая, что он еще жив. Мир виделся расплывчатым и далеким. Рассвет истекал кровью, оставляя долину во мраке. Что-то внутри Аларика напомнило, что он не должен умирать, не сделав чего-то важного, но мысль ускользнула, едва его сознание потянулось, чтобы ухватить ее.
Аларик решил, что вопль отчаяния станет последним, что он услышит. Вопль этот исходил из сотен глоток и был столь горестным, что пробился сквозь оружейную пальбу и крики боя.
Это был голос гатранцев. Их похоронная песнь. Аларик уже слышал, как ее пели над этой самой горой трупов, в которой он теперь лежал.
Эту погребальную песнь они пели по самим себе. Гатранцы знали, что всем им предстоит умереть. Они знали это, потому что видели, как космического десантника, воина Императора, победил и сбросил с небес чемпион Бога Крови.
— Нет, — выдохнул Аларик, — не здесь. Не теперь.
Сартис Майорис вновь обрела резкость. Аларик лежал ничком в груде покалеченных, промерзших тел. Он огляделся, ища свою алебарду, и увидел, что она упала острием вниз, вонзившись в землю совсем рядом. Аларик поднялся на колени. Он вернет себе оружие и будет сражаться дальше, потому что это единственный путь к победе, сколь бы малы ни были шансы.
Что-то тяжелое толкнуло его в спину, снова опрокинув лицом вниз. Он попытался перевернуться, и на миг давление исчезло. Аларик перекатился на спину, и нога вновь придавила его.
Герцог Веналитор поставил ногу на грудь Серого Рыцаря, словно охотник, гордый своей добычей. Сила его надменности была такова, что подействовала даже на трупы. В присутствии Веналитора кровь в них начала оттаивать. Кровавые струйки потянулись от тел, облизывая ноги чемпиона, словно раболепствующие языки. Веналитор повелевал всей кровью, и даже кровью своих врагов, так высоко ценил его Бог Крови.
— Мой повелитель Кхорн найдет тебе применение, — сказал Веналитор с улыбкой. Он указал на гатранцев, погибающих на стене позади него. — Большинство из них годны лишь на пушечное мясо. Человечество теперь для меня лишь досадная помеха, не более. Однако ты, Серый Рыцарь, можешь сделать для Бога Крови гораздо больше, нежели просто умереть.
Чемпион простер руку, и Аларик ощутил, как из трещин в его доспехе потекла кровь. Он дернулся, пытаясь сбросить с себя Веналитора, но сила его исчезла. Кровь спиральными лентами покидала его тело, и зрение его начало тускнеть.
Когда герцог Веналитор выцедил из жил Серого Рыцаря всю кровь, ее место заняла леденящая боль. Нахлынула тьма, и гордости Аларика не хватило, чтобы сдержать крик.
4
Аларик долго сидел в Галерее Скорбей, прежде чем к нему пришел капеллан Дурендин.
— Юстикар, — сказал Дурендин, — великие магистры говорили со мной о Хаэронее. Твоя вера подверглась суровому испытанию.
— Да, это так, — ответил Аларик. Он сидел на капители рухнувшей колонны — символе былого великолепия галереи.
— Славный денек, — заметил Дурендин, указывая на величественное небо Титана, в котором парил одинокий диск Сатурна в окружении колец. — Я посижу с тобой немножко, если ты не против.
Галерея Скорбей располагалась прямо под открытым небом, атмосфера удерживалась в ней невидимыми электромагнитными полями, и Аларик, придя в это место, с его обветшалой красотой, словно предстал перед взором великого ока галактики. Император был частью его, вечно испытывая души каждого из своих слуг. Под этим взглядом Аларик чувствовал себя нагим и беззащитным.
— Я думаю, дело не только в Хаэронее, есть еще что-то.
— И поэтому ты пришел сюда, — просто ответил Дурендин, — чтобы побыть наедине со своими мыслями, вдали от обрядов над оружием и боевых гимнов, и раз уж вышло, что рядом оказался капеллан, с которым ты можешь поделиться своими мыслями, так тому и быть.
Аларик улыбнулся:
— Вы очень проницательны, капеллан.
— Просто Императору угодно использовать меня именно таким образом, — ответил Дурендин.
Космодесантником мог стать лишь неординарный человек, но чтобы стать капелланом, нужно было быть исключительной личностью. Капеллан Серых Рыцарей был удивительным человеком, и в ордене было очень мало таких, как он. Он призван был духовно окормлять воинов, сражающихся с наиболее ужасным противником. Его паства вглядывалась в варп и слушала нашептывания демонов, и все же, благодаря ему и тем, кто был до него, ни один Серый Рыцарь ни разу не поддался искушению врага.
— Хаэронея — часть этого, безусловно, но это тревожило меня и прежде, с тех пор, когда Лигейя…
Инквизитор Лигейя была самым храбрым человеком из всех, когда-либо встреченных Алариком. В память о ней на его личной геральдической эмблеме появилась лучистая звезда. Из-за козней демон- принца Гаргатулота она лишилась рассудка, но сохранила неоскверненной достаточную часть разума, чтобы передать Аларику знания, необходимые для победы над демоном. Из-за безумия Ордо Маллеус обрек ее на смерть.
— Люди, подобные инквизитору Лигейе, всегда будут погибать, — сказал Дурендин. — Так было до Великого крестового похода, так будет и когда нас с тобой не станет. Главное — помнить, что это жертвы во благо всего человечества. Ты считаешь, она погибла напрасно?
— Нет, капеллан, вовсе нет.
— Значит, эта галактика кажется тебе слишком жестокой?
— Вы же знаете, что, не будь я способен выдержать то, что порой приходится видеть, меня вообще не избрали бы даже для подготовки, — ответил Аларик резче, чем следовало. — Просто у меня такое чувство, что… что нам так много еще нужно сделать, и я имею в виду не сражения. Я знаю, что сражениям не будет конца, но наша борьба — это гораздо больше, чем встречать демонов огнем и мечом. Я увидел проблески… реальностей, стоящих за всем этим. Не могу выкинуть из головы слова Разрушителя. Гаргатулот сплетал воедино пространство и время, чтобы породить события, позволившие ему вернуться, и мы были частью этого. Разумеется, я буду сражаться до конца своих дней, но враг — это не только тела, которые надо уничтожать. Это идея, быть может, это даже часть нас самих. Мне хотелось бы понять ее, но я знаю, что никто не может понять Хаос, не подвергнувшись порче.
— Значит, ты не думаешь, что наша борьба напрасна?
— Нет, капеллан. Как это возможно, если я видел последствия демонической порчи? Но наши сражения — лишь половина битвы, и я не уверен, возможна ли победа в другой половине…
Дурендин опустил взгляд на свои руки в латных перчатках. Он сам был не чужд боя, и его доспехи из голубовато-серого сплава с черной отделкой — знак капеллана — служили не только для парада.
— Эти руки, — сказал он, — сражались, когда тебя, юстикар, еще не было на свете, и я ни на миг не усомнился, что это и есть истинная и праведная цель всякого человеческого существа. Однако верно и то, что ты говоришь. Демоны — лишь одно из проявлений врага, и их жестокость — лишь одно из оружий варпа. Инквизиция борется с кознями Хаоса, так же как мы боремся с его солдатами. Ты не согласен?
